Газета День Литературы # 113 (2006 1)

Есенин понимал необходимость "страну заковывать в бетон", потому принимал следствия процесса — в бетонной камере придется задохнуться ему самому. Наш сегодняшний религиозный ренессанс с его обилием анафем и запоздалых проклятий в адрес советской власти во многом замешан на дрожжах маломыслия. В этой связи вспоминается быль об одном европейском священнике, вышедшем встречать грозного предводителя гуннов — Атиллу. "Атилла, тебя называют бичом Господним, но поскольку я — смиренный служитель Господа, я пою тебе Осанну!" Подобным образом вели себя Блок и Есенин, распятые на кресте своего времени, но верившие в приход иных времён. Поэтому дерзну предположить, что они больше христиане, чем многие из неофитствующих церковников и громкоголосых верующих сегодня.

Не следует также переоценивать значение "дантесов", "мартыновых" и ненайденных убийц Есенина. Можно ли винить могильных червей? И сами погибшие великаны разве уполномочивали кого-либо на месть?

"Я сердцем никогда не лгу". Сердце Есенина — его стихи, в них нет ни одной фальшивой строки. Даже такие верные рыцари поэзии, как Мандельштам и Пастернак, грешили лицемерными строками, заигрывали с Советской властью, со Сталиным. Есенин — никогда. Еще и поэтому он первый номер в русской поэзии XX века и второй номер после Пушкина во все времена. Жизненную точку Есенина рассматривают как трагедию. Но так ли он сам рассматривал свой финал?

Один из лейтмотивов его поэзии — "ничего в прошедшем мне не жаль". А в будущем? "Оттого пред сонмом уходящих я всегда испытываю дрожь". Какую дрожь? Дрожь ужаса? Ответ потрясает неожиданным откровением: "И эту гробовую дрожь как ласку новую приемлю". Сопоставим ход есенинской мысли с ощущением смерти у Пушкина:

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит.

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Или у Владимира Высоцкого — "Чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!" Слова: "розу белую с черной жабой я хотел бы в стихах повенчать" — ключ к разгадке есенинской судьбы и миссии. Гармония несоединимого, свет в самых, может быть, густых за всю историю России сумерках — вот страшный, непомерный груз, который взвалил на свои плечи человек, едва достигший тридцати лет — возраста, когда Христос только вышел на Подвиг. Как поэт, Есенин груз донес, но как человек — надломился. И надлом свой принял с какой-то затаенной улыбкой: пропадаю, но дело сделано!

И потому, что я постиг,

Всю жизнь пройдя с улыбкой мимо,

Я говорю на каждый миг,

Что все на свете повторимо.

Стихотворение помечено 1925 годом. Такие строки мог, поистине, написать не просто гений, но посвященный. Земная часть Есенина, проходя по жизни, страдала, как страдает любой человек; духовный же Есенин с улыбкой шел мимо собственной страдальческой судьбы, ибо уже при жизни умел жить в ином измерении. Вот вывод, рождающийся из загадки как бы отстраненности поэта от собственной жизни. Небесный Есенин смотрел на земного с недоумением и отвращением.

Черный человек!

Ты прескверный гость...

Даже лиру, которую поэт никогда не доверял "в чужие руки", даже ее Есенин ценил не слишком высоко: "ведь я мог дать не то, что дал, что мне давалось ради шутки". Видимо, музыка, которую поэт слышал там, невыразима земными звуками.