Газета День Литературы # 114 (2006 2)

Тогда он решил — махнуть на волю, в поэзию. Но его стихов, даже переданных по какому-то поэтическому знакомству, в "Новый мир" не взяли, а на меньшее — мурыжиться по рабкоровским сборникам, елозить — соглашаться он не желал. Он отдал свои стихи шведской журналистке, она перевела, их напечатали в чужой стране, всего два-три стишка о покорителях земного шара, о подлости памятников, "мёртвой вечности носителей", и о чём-то ещё. Наверное, эта публикация и обратила на него внимание. Его остановили на улице, попросили пройти в чёрную "Волгу". Взяли, может, случайно, по пути в одну необычную московскую квартиру, куда шёл сдавать, как в библиотеку, взятую на ночь книжку Милована Джилиса. Он даже не мог успеть её спрятать: когда нужно было снять в кабинете следователя верхнюю одежду, книжка, что пряталась под ней, оказалась у него в руках. Кто дал? Куда шёл? Советский инженер не молчал: валялась, поднял по дороге... Так-с... Хорошо... Да что вы, товарищи, я же свой, тот, который... Знаем, знаем, какой ты свой... Его отпустили. Перепуганный, он ходил теперь тише воды, ниже травы. Раз ещё вызвали на допрос. Предложили сотрудничать. Да ведь он сотрудничает, вот же, комсомольский вожак! Вожак, говоришь? Значит, не понимаешь. И правда, в закрытом конструкторском бюро не стало больше такого вожака. С работы тоже уволили, нашлась статья. На другие не брали. Но и не трогали, почему-то не дёргали, будто и забыто было о нём. Зато арестовали Алика Гинзбурга! А о нём пустили по кухням прокуренным слух — этот, комсомолец, и был стукачом.

Остались белое и красненькое, водка и портвешок. Да нет, он не переживал этого как трагедию. Выпивка давно влекла сама собой. Случайные работы в запахших научных подвалах, случайные женщины, случайные стихи, случайные дружки — жить было всё равно весело, хоть будто и по случайности, жизнь была ещё праздником, да только для него одного.

Девочка, что маленькой называла его когда-то "папой", устала от этой жизни и возненавидела — то ли саму жизнь, то ли его. Сын был мал, он ничего не смыслил, он должен был только потом всё понять — и поймёт, ведь только они, капля в каплю, одной крови, а кровь не вода, она даст себя знать! Но вдруг от него сбежала жена: совала документы, которые он не глядя, заклиная потом, что спьяну, подписывал, куда-то ходил с ней, куда звала, но сам не обращал внимания на происходящее... Подумаешь, подписал. Ну и что, куда-то ходил. Херня! И в его сознании развод с женой выглядел так, будто б она сбежала от него, подготовив всё тайком от его глаз, как воровка, будто и не было долгой их жизни уже врозь, в разных комнатках, не было его подписей, тех комнатух в коммуналках, что ходил с ней смотреть под размен. Поэтому он развода этого не признавал, считая себя обманутым. Упрямо хранил в паспорте штампик, указывающий, что он всё ещё состоит в законном браке с гражданкой такой-то, считал её женой, сына — сыном, а их дом — своим. В его же комнатухе на своих местах, перед глазами — автономный радиопередатчик, бескозырка и морской военный флаг подводной лодки... На стенах — крабы, акулы, кораллы, морские ежи, океанские глубинные рыбы, похожие на дикобразов... Люки задраены. Он скомандовал глубокое погружение. Он ушёл в одиночное плаванье. В долгий, как вечность, поход.

Лев Аннинский НИКОЛАЙ ТРЯПКИН: "КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ…". Из цикла "Мальчики Державы"

Детство пахнет травой, сеном, древесной стружкой: отец — столяр. Железо отдается в названии тверской деревни Саблино, смягченном тихим и мирным именем речки Старинки, но подкрепленном песнями только что завершившейся Гражданской войны. Близ Катуни "мой отец зарыл родного брата, срезанного саблей Колчака". "И отцовская сабля промчалась сквозь долы и кручи — и старинную волость сменила на мой сельсовет".

Поэт, рожденный в 1918 году, навсегда зачисляет себя в ровесники Советской власти; первые воспоминания: "земелька" наделов, веселые свадьбы, заливистые гармошки, летающие качели, "Ильичевы красные значки" на куртках, железный "Серп-Молоток", укрепленный отцом на трубе дома.

"Малиновые петлицы" тоже начеку: железная власть прикрывает Орленка от бандитов. Кулаки с обрезами прячутся в лесу. Подковы военкома цокают под окнами.

Железное поле, железный и праведный час.

Железные травы звенят под ногами у нас.

Железные своды над нами гудят на весу.

Железное поле. А поле — в железном лесу.