Газета День Литературы # 119 (2006 7)

Разве мы теперь живём не в таком обществе? Разве канцелярская бумажка не символизирует нынче" стабильность" ("надлежащий общий порядок" и "однообразное понимание обычных вещей"), разве она не управляет действиями людей на всех уровнях жизни? Попросите-ка предпринять что-либо без этого самого "апостола" документального порядка, и вас неминуемо сомнут, сотрут в порошок. Остается только недоумевать: почему это воплощённые в жизнь шмаковские идеи не получают открытой поддержки со стороны правящего режима (имею в виду опять же этакое "безразличие" к платоновской сатире)? Впрочем, недоумение наше можно объяснить еще и таким фактором.

Торжество шмаковской концепции стало, можно сказать, необратимой сущностью нашего бытия, но она, эта концепция, не смогла бы победить и утвердиться, если бы не было Бормотовых — этих "государственных" мужей, что сумели прихватизировать полтора десятилетия назад рычаги управления страной. Вспомним, что и платоновский Степан Ермилович Бормотов — этот "носитель неуклонного государственного взора" — выдвинулся в управленческие вожди отнюдь не за революционные заслуги. Это чиновник-наймит или как бы сегодня сказали менеджер-временщик, готовый служить кому угодно и какому угодно режиму. И в отличие от Шмакова, Бормотов совсем не выделяется административным усердием и порядочностью. Напротив, на замечание Шмакова о творящейся в бормотовском учреждении почтовой волоките Бормотов замечает: "А как же в Вавилоне акведуки строили? Хорошо ведь строили? — Хорошо! Прочно! А почта ведь там раз в полгода отправлялась, и не чаще!.."

И само собой разумеется, что "Шмаков сразу утих от такого резона Бормотова и недоуменно вышел".

Да, демагогия Бормотова совсем из другого теста, нежели "научно-административный" подход к "достоинствам" бюрократии Шмакова. Ведь Бормотовы созданы, чтобы лавировать, а не теоретизировать. И, лавируя, управлять... отраслью, областью и страной, если хотите. ("Ещё давно Бормотов сказал, что в мире не только всё течет, но и всё останавливается. И тогда, быть может, вновь зазвонят колокола. Бормотов, как считающий себя советским человеком, да и другие не желали, конечно, звона колоколов, но для порядка и внушения массам единого идеологического начала и колокола не плохи. А звон в государственной глуши, несомненно, хорош, хотя бы с поэтической точки зрения, ибо в хорошем государстве и поэзия лежит на предназначенном ей месте, а не поёт бесполезные песни.") Потому-то для людей типа Бормотова почти не существует никакой разницы между губкомом и епархией, между профсоюзом и ремесленной управой. Они ждут своего часа, когда "всё останавливается"), и совершенно без особых усилий вписываются в "руководящую элиту", для которой "история текла над... их головами", когда всё становится подложным и суррогатным, но и в этом суррогате они могут узреть массу достоинств, а в оболванивании и ограблении народа сыскать необходимый "государственный резон".

А Шмаковы, к несчастью, и нынче, будучи субъктивно честными людьми, теоретически обосновывают закономерность притязаний Бормотовых на власть. И пока будет существовать и процветать симбиоз Шмаковых и Бормотовых, торжество шмаковщины как особой формы организации общества, вернее, особой формы управления этим обществом, останется непоколебимой...

Андрею же Платонову, гениально запечатлевшему это "бессмертное" явление, увы, никогда не заполучить благосклонности властьпредержащих и их прислужников, потому как... "кто сам плут, тот другим не верит".

Валентин Сорокин ПОСЛЕДНЯЯ ЗВЕЗДА

ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО РУССКОГО ПОЭТА ВАЛЕНТИНА СОРОКИНА С 70-ЛЕТИЕМ!

ВЗЯТЬ ЗА КРЫЛО

Всё одолеешь, море и пустыню,

Леса возьмёшь и горы на пути.

Но если вдруг душа твоя остынет —

Её снегов уже не перейти.

Так широки они и так ледяны,

Куда ни кинь — стальные берега!

Я позабыл весёлые поляны,

Родные соловьиные луга.

Простор кровавым месяцем расколот,

Как топором.

И в бездне темноты

Сосет мне разум непреклонный голод

Тоски — потрогать тёплые цветы.

Склониться бы к родительским могилам.

Послушать деревенскую гармонь.

И душу тронуть пескариным илом.

Взять за крыло вечеровой огонь.

Мы забываем, восходя на кручи,

Вбегая в корабли и поезда,

Зовёт нас то, что человека мучит, —

Свет памяти и совести звезда.

Они горят в сознанье обоюдно,

Под каждой доброй крышею в чести.

Зовёт нас то, что потерять нетрудно,

Но невозможно снова обрести!

ВОТ ТАК И МНЕ

У нищего верней любовь к свободам.

А властелин — хозяин не всегда.

И потому одна под небосводом

Опять не спит полночная звезда.

Был юным я, лучи её сверкали,

Весёлым был, теперь угрюм и сед,

И всё равно летит в немые дали

Её высокий серебристый свет.

Гореть во мгле — трагичное искусство,

Лишь погаси и сердце кинет в дрожь:

Возникнет мир, в котором пусто, пусто, —

На брошенное кладбище похож.

Когда тебя крылами я касаюсь,

Веду тебя между иных планет,

Я ничего уже не опасаюсь,

Ведь смерти нет и вечной бездны нет.

Наверное, не понята другими,

Горит звезда зажженная, горит,