Газета День Литературы # 119 (2006 7)

— Оставайся здесь, шизик, поживи, перекантуйся, — предложил Куприянов. — Скука одолевает. Одежонку тебе подберём, сапоги кирзовые, как у меня. В будочке Мониной станешь жить-поживать. А взыграет плоть, позовём бомжиху знакомую, Ленку-кривоножку. Тоща она, правда, как жердь, но дело своё бабье знает, великая искусница. Но чур: часок-другой попользовал — и пущай отваливает восвояси. Потому как от бабёнки — либо разорение, либо склока, а то и кондрашка хватит.

— Мой хозяин эти горькие слова повторяет несколько раз на дню, — сказала Авва. — Иногда бормочет и во сне.

Куприянов вздохнул.

— Ты спросишь, шизанутый: как я стал бомжом? Нежданно-негаданно. Жена ушла к генералу из МЧС, а перед уходом пригвоздила меня: я, мол, уже пять лет с ним в любовной связи. Сын Андрей уехал в Канаду, навсегда. И в довершение беды партнёр по бизнесу, мой бывший студент, Петька Татауров, меня разорил. Мы с ним наладили выпуск бензина из обыкновенного газа, в пяти городах работали уже установки. Так этот сволочара Пётр кинул меня, сожрал мою долю, я и ахнуть не успел. Поверь: нет ничего страшнее предательства. Тем более, когда ученик предаёт учителя.

Куприянов отер слезу кулаком.

— Не всё так просто, — возразил я. — Святой апостол Пётр трижды предал своего учителя, а ему воздвигнут один из самых больших соборов в мире. Поверь: есть кое-что пострашней пре-дательства.

Бомж замотал кудлатой головою с явным несогласием.

— С той поры много воды утекло. Но о прежней житухе не скорблю, разве что детство вспоминается с тоскою. Да, я бомж. Да, прозябаю на свалке. Да, друзья мои — чёрные вороны, что кружат здесь от зари до зари. Но зато — вольному воля. Сказать по правде, кроме уточек, нет мне существа родней, чем Авва.

— Хозяин тоже близок мне и дорог, — сказала негромко такса. — Он меня спас из лап лютых живодеров-собачников. Часы за меня отдал, старинные, серебряные.

— Одна беда с Аввою, — сказал бомж. — Прежние хозяева собачонку сте-ри-ли-зи-ро-ва-ли. Обесплодили, мерзавцы. Тоскует она, видать, по деткам нерождённым, подвывает в лунные ночи.

— И правда, я плачу иногда по деткам моим нерождённым. Особенно в тяжкие ночи, когда светит полная луна, — сказала Авва.

Бомж Куприянов взглянул на меня внимательно и протянул в задумчивости:

— Невероятно, шизик, но беседа с тобою прочистила мне мозги. Благотворно действуешь на людей, а на бомжей — особенно. Право слово, бросай якорь на моей персональной свалке, живи себе поживай на воле. Ты же, братец, бездомный, как и я, даже не спорь, глаз у меня — как алмаз.

— Я и не спорю. Как сказано в древней книге, лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда, и только сын человеческий не имеет где преклонить голову.

— Красиво сказано в твоей книге, похоже на стихи. Представляешь, я тоже вспомнил вдруг стих, неведомо чей. Выслушай:

Был всеми различим физически

Негромкий голос чей-то рядом.

То прежний голос мой провидческий

Звучал, нетронутый распадом.

Прощай, лазурь Преображенская

И золото второго Спаса,

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

Дальше, извини, забыл... Господи, как в головушке моей забу-бённой всё проясняется, я даже вспомнил тему своей докторс-кой диссертации. Затаи дыхание. "Критические параметры срыва ламинарного газового потока в турбулентный в условиях попе-речно-продольных колебаний"... Ни фига себе, названьице, согласись. Я б тебе пояснил, о чём речь, да ты не поймёшь.

— Я тоже ничего не понимаю, — сказала такса.

— Хочешь, братец, преподнесу тебе и Авве сюрприз, — улыбнулся впервые Куприянов. — Только побудьте минут двадцать без меня, а лучше всего, прогуляйтесь по берегу, до обиталища уточек.

Я взял таксу на руки, встал с ящика и пошёл к срезу воды, щурясь на заходящее солнце. А когда вернулся, то возрадовался: Куприянов сбрил бороду, причесался, облачился в армейские пятнистые брюки, косоворотку с красною подпояской и потрепанный смокинг. Из прежнего обличия остались лишь кирзовые сапоги.

— Ну, каков в новом наряде? Будто помолодел лет на двадцать, — ликовал он. — Давайте и вас приоденем, милостивый государь. Право же, пора сбросить с плеч больничную хламиду.

— Благодарю за великодушие, — сказал я. — Но пришла пора расставания. Не возражайте, мы еще встретимся, правда, нескоро. А теперь запомните, бывший бомж Вячеслав Иванович Куприянов, запомните на веки вечные. Высказанное вами желание в праздник Преображения — стать самим собою — исполняется. Это вознаграждение вам. За ваши страдания. За любовь к таксе Авве. За озерцо спасённое. За жалость к утицам. Знайте же: ещё до захода солнца вы станете самим собою: сорокалетним доктором физико-математических наук. А через одиннадцать лет — и академиком. Академиком медицины. Поскольку станет вам внятен язык живой природы. Сможете разговаривать с птицами, животными, растениями. И исцелять людей, даже безнадежно больных.