Читаем Газета День Литературы # 131 (2007 7) полностью

Никто не придёт, замирают все звуки на марше,


и лестница тише и глубже какой-нибудь глади.


Старухи сидят и беззвучно становятся старше,


мне кажется, я обгоняю их в этом халате.



А где-то стартуют ведь "боинги" с аэродромов,


какие-то парни под юбки залазят к девицам…


Чего же хочу я? Ну, был бы хотя бы Обломов,


по праву бы ждал,


что само мне должно обломиться.



О, если б сидел я


хотя б под домашним арестом,


мятеж мой подавлен, и сам я подавлен,


но все же


меня поручат охранять


не старухам окрестным…


Какая же чушь лезет в голову, Господи Боже.




***



Так сдавило грудь, что стало ясно –


только Он умеет так обнять!


И душа конечно же согласна


тело на бессмертье обменять.



Ничего нет в мире достоверней


муки, обращённой в небеса.


Вверх стремлюсь я из телесных терний.


Вниз стекает мутная слеза.



Ангелы летят в крылатых платьях!


Боль моя – моя Благая Весть!


Я готов пропасть в Твоих объятьях.


Я готов, но кажется не весь.




***



Женщина в широком сарафане


в парке на скамье сидит, блаженствуя.


То ли Машею беременна, то ль Ваней,


и лицо – то детское, то женское.



За спиной фонтан взрастёт и тает,


карусель, повизгивая, вертится.


Женский взгляд рассеяно блуждает,


и с моим сейчас, наверно, встретится.



Встретились. Она глядит беззлобно,


вместе с тем упорно и бесстыдно.


Мне становится немного неудобно,


что во мне "такого" уж ей видно?



Вытирает шею полотенцем.


Этот взгляд не назовешь мечтательным.


Ты беременна не просто там младенцем –


будущим безжалостным читателем.




ЖАРА



Ивы беззвучны, хотя и плакучи,


птицы молчат, наглотавшись жары.


Бесшумно кишат муравейников кучи,


и одуванчиков тают шары.



Словно снотворной отверткой привинчен


облачный к небу архипелаг.


Слышно лишь только, как с земляничин


капает солнцем расплавленный лак.

Анатолий Объедков ЛЕТЕТЬ НАВСТРЕЧУ



***


Не воины, а девы на конях


Скакали по степи в строю суровом,


Преодолев в себе презренный страх,


Мечи сжимая под ночным покровом.



Но кто теперь


в просторах вспомнит их?


Пропал их след.


Лишь коршуны лениво


Кружатся в струях солнца золотых,


Да лошади заржут вдали игриво.



Но скоро отрезвятся и они,


И степь не ляжет,


вздрогнув, под копыта…


И только ветер,


взвившись от стерни,


Напомнит вдруг


о давнем, о забытом.




***


Взнуздал ты день, и он как мерин


Заржал и стал копытом бить.


Ан нет, ему свой пыл отмерен,


Он должен седока любить.



Седок тяжёл, всей плотью давит,


Лишь селезенка ёк да ёк.


Но он конём умело правит,


А бабе дуре невдомёк,



Что едешь ты к небесным кущам,


Что ждут нас всех и там дела,


Что райский сад давно запущен,


Не зря ж ты вздёрнул удила...




***


Дымились пашни тягостно и горько,


И он чернел от боли и обид.


Терпеть такое


всем придётся сколько?


Тут не селенье, вся земля горит.



И чёрный ворон


над землёй кружился,


И плач летел над ширью деревень.


Но ничего мой предок не страшился


И, стиснув зубы,


гнал он чёрный день.




***


Бабочка порхает по стеклу,


Льётся бархат


крыльев тёмно-красных,


Разорвав развешенную мглу,


Рвётся она к вольному теплу,


Где цветы горят


росой алмазной.



Далеко её уносит взгляд,


Где сверкает день и луг зелёный.



Всё зовёт, зовёт к себе назад.


Оттого глаза её блестят


И с мольбой плывут по кругу звоны.




***


Кто подсыпал в кружку зелье,


Если мой разбит покой,


Если доброе веселье


Приумолкло за рекой?



Я в лугах теряюсь снова,


Встали травы в буйный рост.


В голосах их столько зова,


Что душа летит до звёзд.



Но зачем фильтрует время


Чувств встревоженных накал?


Я вдеваю ногу в стремя,


Вихрем конь мой поскакал...




***


Тележный скрип послышится колёс –


Меня встречает тихая обитель,


Омытая волной ковыльных грёз,


Где жил мой предок,


словно небожитель,



Где всё ещё живёт моя родня,


И избы молчаливо вдоль черешен


Стоят, забыв навечно про меня,


Как будто я теперь


вдруг стал нездешним.



Не потревожит их моя строка,


Горчит она травинкой неприметной.


Но машут мне руками облака


И даль кивает мне


с улыбкой светлой...




***


Нависли тучи тяжело.


За темными стогами


Ещё и солнце не взошло,


Но что-то сердце обожгло,


Надвинулось снегами.



Взметнулась ветровая трель


На самой грустной ноте,


Забесновалась вдруг метель,


Стеля заблудшим всем постель


В стремительном полёте.



Откуда взялся тут шаман,


Его ли злые духи


Погнали с ведьмой шарабан?


И кто-то крикнул: "Атаман,


Ты оборвал подпруги".



Сверкнули волчьи вдруг глаза.


Ах, кто в звериной шкуре


Затмил надолго небеса


И смело вызвал голоса


Лететь навстречу буре...

Михаил Дроздов ШАНХАЙСКИЕ АКВАРЕЛИ



***


Жёлтых полна аллея


Листьев.


Гудит, смеясь,


Ветер – ночная фея


Песню –


Ты родилась!



Мокрый асфальт


Неброско


Рисует дождь –


По окошку вязь.



Завтра дождя не будет –


Солнце...


Ты родилась!



Прохожий застыл


Удивленно,


Чувствует с небом связь…


Веришь ли в Бога?


Верю!


Ты родилась!



По грифу танцуют пальцы


Струн и аккордов вальс –


Двое,


Губы их шепчут:


– Любимый!


– Любимая!


Ты родилась...




НЕ ПОНИМАЮ



Октябрь...


А календарь отцвёл,


С него последний лепесток


срываю.


Не изменить,


Закончен разговор –


Его как пулю в сердце


принимаю.



Окно,


За ним Шанхай,


Гудки машин...


Пунктиром


обозначенная стрелка


Погасла


От меня к тебе


Под сполохи


шального фейерверка.



Аквамарин...


В глазах печали след,


Себя от их укора укрываю.


Тот шитый золотом на шёлке


твой портрет


Перейти на страницу:

Все книги серии Газета День Литературы

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное