Газета День Литературы # 131 (2007 7)

Поиск, откровенно говоря, был, действительно, непростой – одна география чего стоила! Сибирь, северный край страны – Коми, глухой аул где-то в горах, на границе с Турцией. Наконец, Центральное финансовое управление Министерства обороны, откуда удалось получить самые точные координаты однополчан Георгия, ушедших в отставку (известно, социализм – это учет). Помогали в работе сотрудники Подольского архива, наши краснозвёздовцы – юристы, девчата из отдела писем…

Мне, вообще-то, казалось, что я затяжелил бы очерк фрагментами своего поиска, но не выполнить просьбу Ариадны Сергеевны не мог. Да ведь как-то следовало и высказать признательность людям, причастным к той работе, не отмахнувшихся равнодушно от многотрудного поиска сына Цветаевой. Ведь, казалось, на черта бы искать им сына врага народа, который к тому же – говорят! – удрал к фашистам…

– Тридцать лет этот навет висел над нашей семьёй… – заметила Ариадна Сергеевна в тот вечер, когда я принёс из архива сообщение о Георгии, и с фамильным кипарисовым крестом подарила мне публикацию о Марине Цветаевой в журнале "Звезда". "Дорогому Станиславу Викентьевичу – с глубокой благодарностью за участие (не словом, а делом!) в судьбе моего брата. А.Эфрон" – память о том вечере.

...Только тучи-то, навет над семьёй Цветаевых не спешили расходиться. Когда очерк о судьбе "неизвестного солдата" Георгия был доработан с учетом пожеланий Ариадны Сергеевны, я направился в редакцию журнала "Новый мир", полагая, что материал заинтересует редакцию. Милая редактриса три месяца не отпускала от себя очерк о сыне Цветаевой – ни замечаний, ни уклончивых редакторских разговоров, и в то же время какая-то неопределённость, неясность по поводу публикации его в журнале. Но однажды, когда в рабочем кабинете никого кроме нас не было, я наконец-то получил этакий виноватившийся ответ: "Дело в том, – тихо произнесла редактриса, – что у нас новый главный, и мы не знаем, откуда ветер подует…" Главным редактором тогда идеологическая контора ЦК партии назначила поэта С.Наровчатова и, не рискуя вляпаться в историю, очерк о сыне Цветаевой мне вернули.

А ветер-то со Старой площади дул сквозняком на все четыре стороны! ...Но я всё же взял курс на редакцию "Юность". Там меня встретила юная брюнетка, материал о сыне Цветаевой она прочитала одним махом, а когда увидела подлинный портрет Георгия и его великолепные рисунки – журнал-то был иллюстрированный! – схватила всё это хозяйство, прижала к груди, произнесла одно слово: "Я щас!" – и исчезла.

Минут через пятнадцать брюнетка так же стремительно выпорхнула из какого-то кабинета и показала мне на первой странице рукописи чей-то автограф. В левом уголочке наискосок стояла подпись зам. главного редактора журнала А.Дементьева и, как приказ, простые и долгожданные слова: "Срочно в номер!"

У меня-то после столь решительной резолюции Дементьева, конечно, и сомнений не было, что материал будет опубликован. Но главный редактор "Юности" очерк о Георгии из мартовского номера снял. Это был известный в то время писатель Борис Полевой (Кампов). У него болело сердце, по болезни он отсутствовал в редакции и тут – на тебе! – явился на редколлегию и "забодал" мой очерк. Никто не мог объяснить причину такого решения, тогда я, можно сказать, вломился с кабинет Полевого и без долгих вступлений сходу спросил:

– Борис Николаевич! Чем вас не устроил мой очерк?

Без долгих рассуждений на тему обозримого будущего, о горных кавказских вершинах и полярном сиянии получил ответ:

– Ну, подумаешь – сын знаменитой мамаши! У нас есть подобный материал. Антокольский должен принести письма своего сына – тоже с фронта, – помолчав, шеф "Юности" добавил: – Давай какой-нибудь рассказ – в знак твоего морального ущерба…

Что Полевой… Куда как круче с искренними порывами юноши расправилась мадам Швейцер из Массачусетса! Вот Георгий мечтает, в письмах тёткам делится своим сокровенным, расспрашивает о московских театральных новостях. "Всё также жажду в Библиотеку Иностранной Литературы, всё также мечтаю многое прочесть и перечесть, – пишет он. – Всё это будет, будет обязательно, иначе все было бы бессмысленно"… Врёт! – решительно отбрасывает письма Георгия мадам из штата Массачусетс. Какие ещё театры! Какие библиотеки! "Это письма – подцензурные, к тому же цензурованные дважды: военной цензурой и лагерной…" – лепит мадам, как комиссарша из маузера.

"Пишу вам с фронта… Каждый день что-нибудь меняется, так что живу со дня на день, довольно, в сущности, беззаботно, как будто это и не я, или лишь часть моего я. Не читаю ничего, кроме газет. А в общем – всё это очень интересно и любопытно, и я не жалею о том, что сюда попал…" Что вообще за письма! "Мур не доехал до фронта…" – бульдозером проталкивает слухи о сыне Цветаевой цветаевовед Швейцер. А Георгий все пишет и пишет – невпопад фантазиям американки…