Газета День Литературы # 134 (2007 10)

"Хороший мой... Я и не собирался быть священником. Я две вещи знал точно, что я не буду делать. Водить машину и служить в храме. Водить машину слишком сложно, а к священству у меня всегда было очень большое уважение и я полагал, что мне не поднять эту службу, слишком тяжело. Мне жена сказала, когда всё случилось: "Вот ты пошёл в священники, и через несколько лет пожалеешь. Хомут неподъёмный..." И на самом деле... Три профессии мои основные: художник, режиссёр кино и священник. И все профессии связаны не с профессией как таковой, а мирознанием. От них нельзя отлучиться ни на миг. Вот я сижу, к примеру, сейчас с тобой, разговариваю, а вижу в окно, как тени лежат на крыше, как снег светится, как ветвь берёзовая прочерчивается на голубом небе… Чёрное на белом всегда ярко и неожиданно. Два цвета борются, два ощущения, две правды. Я все время об этом думаю. Вот я с тобой говорю, но я всё равно говорю, как священник, не задумываясь о службе и служении. Как это объяснить, я не знаю. Но так естественно течет моя жизнь. Я никогда не метался от одного к другому, всё притекало в дополнение, в усложнение жизни. И только... Вот мне владыка рассказывал, как он метался в жизни из стороны в сторону и это меня удивило. У меня было естественное развитие, хотя я люблю принимать мгновенные решения... Отец в юности уговорил меня пойти в авиационный техникум, и я согласился не от того, что мне нравилось там учиться, но победило чувство долга. У родителей здоровье было неважное, надо было о семье заботиться, сестра, мать, а вдруг с отцом что случится... Вот вроде бы я поддавался чужому влиянию, но и оставался при своей внутренней цели, временно отступая от нее во имя долга..."

Видимо "воинская", поповская струнка, природное чувство долга, поклонение родине никогда не оставляют батюшку. Отыскав его в глухомани, казачий круг выбрал отца Виктора Крючкова в полковые священники, присвоил полковничий чин, выдал бекешу и папаху, и когда сельский поп в особом залихватском настроении, иль когда надо выпасть хоть на время из обыденки, то он накидывает на плечи нагольный бараний тулупец с белой курчей, лихо заламывает вместо еломки папаху и затягивает с выносом казачью протяжную: "А на Кавказе банды много, отрубят голову мою…" Попадья Лариса, подоткнув ладонью щеку, ладно вторит ему, и ветер-борей, налетевший с северов, печально подгуживает им в печную трубу...

– 3 –

Честно признаться, со временем батюшка забылся, призатушевало снова его в моей памяти, словно бы однажды наблазнило этим воркующим напевным голоском из глубины России. Но в душе что-то томилось, знать, это неведомая дорога ширилась, прорастала во мне и зазывала с собой. Нужен был лишь повод, спопутчик, батожок, ключка подпиральная, чтобы мне, сидню поморскому, сшевельнуться со стула. И вот в лесах тверских отозвалось, прорезалось моё сердечное смущение, и сельский поп Виктор Крючков заслал ко мне замечательного человека, строителя Романа Мороза. Он подкатил к порогу переделкинской дачки на своём вездеходе и сказал смущённо: "Владимир Владимирович, поехали".

"Может не надо?" – по-голубиному жалобно прогулькал я, ещё надеясь, что меня забудут в этом нагретом гнезде.

"Боже мой, зачем куда-то пехаться, аж за пятьсот километров, наверное, по бездорожице и неудобице, на край света в Тверской угол, забытый всеми, ночевать в чужом углу, поди и корочки хлеба не сыщется", – так плоть моя никудышная восстала, возопила, с тоскою обращаясь за милостью неведомо к кому. Роман Мороз смотрел на меня улыбчиво, тёмные глаза его из-под круто выставленного лба светились влажно и влюбчиво. Он поймал мои колебания и мягко, но твёрдо сказал: "Владимир Владимирович, поехали... Не пожалеете..."

* * *

Морозу-то что, он молод, плечист, силен, у него в дороге душа поёт от скорости, ему ветер поддувает в подкрылки, да и своя забота у него за Максатихой, он там церковку затеял под боком у отца Виктора и срочно надо поглядеть, по делу ли "закопали плотняки" денежки. За мужиком-отходником, что сошёл с деревни на заработки, как за ребёнком, глаз нужен.