Газета День Литературы # 136 (2007 12)

Откланивались редким встречным, если те узнавали их. В густеющих сумерках обознаться немудрено: по непарадным дням императрица одевается чрезвычайно просто. Чаще всего это свободное разрезное платье с двойными рукавами из серого или лилового шёлка, поверх – лёгкая шерстяная накидка. Ни драгоценностей, ни какого-то знака высокого сана. На ногах – удобные башмаки с низкими каблуками. Вблизи императрицу можно узнать лишь по необычайно высоко зачёсанным волосам, они открывают её красивый развитой лоб, которым она втайне гордится.

Ходили, поскрипывая песком дорожек. Для импульсивной Паши долгая молчаливая прогулка непривычна. Зато она обостряла восприятие мира.

За купами дерев – крыши домов, померкшие уже купола и кресты храмов. Охилевший, обскакавший за день полземли ветер еле-еле поколыхивает редкие дымы из труб. В низкой выси возникает струнный вызвон крыл, о чём-то своём, интимном, негромко глаголит пара лебедей, спускаясь к воде. Тишком, устало спешат к ближней опушке грачи. Словно крестьяне с поля. Гущина молодой отавы по бокам дорожки до черноты насыщена росой и тяжёлым цветом малахита. Широкие, поповские рукава лип и берёз прячут дам от любопытства юного месяца, скалящегося до самых ушей из-за деревьев. Взлаивают, визжат, играют, носятся вокруг царицыны собачки.

Подошли к пруду. В отдалении, на его идеальной глади – уточки, как берестяные ковшики с кокетливо изогнутыми ручками. Остановились, смотрели в чёрную воду. Казалось, Екатерина, не получив некоего ответа от Петра на табакерке, пыталась прочесть его в рахитичном многоточии нарождающихся звёзд. И какая тишина! И вдруг: бульк, бульк… Будто невидимый гребец тоже зачаровался тихостью вечера и замер с приподнятыми вёслами, а с них – это самое: бульк, бульк…

Вздрагивают от внезапного всхлопа крыльев. Как от выстрела. Серая тень крупной птицы вырывается из прибрежного тальника, исчезает в сумерках. И Екатерина оживляется, начинает предполагать, фантазировать:

– Наверное, выпь! Выбралась из воды на ветку – ножки озябли, подсушиться, а с пёрышек – бульк, бульк…

И тут спохватились, примчались потерявшие было хозяек собачки, запыханно и озадаченно смотрели вслед птице. Паша присела на корточки, взяла в руки холодные лапки Мими:

– Та-а-ак, золотце, докладывай, где это вас нечистая носила? Не юли, не отворачивай мордуленцию бессовестную… Отвечай чётче, меньше визгливых эмоций… Так… Та-а-ак… В кустах барбоса встретили? Весь в репьях? Незнакомый? Та-а-ак… О чём высокая беседа была? Он спросил, кто вы и откуда? Так… И что вы ему ответили? – Паша подняла лицо к Екатерине: – Като, тебе слышен ответ этой милой дамочки? Мими говорит: мы сообщили барбосу, что живём вот в этом дворце, что нас очень все любят, что спим на пуховых постелях, нас часто купают и расчёсывают, а сейчас вышли с императрицей погулять. – Опустила глаза к левретке, которая пританцовывала на задних лапках, безуспешно пытаясь освободиться, подхалимски подвизгивала, улыбалась. – Успеешь наскакаться, сударыня! Мне интересно знать, золотые, спросили ль вы, кто сей господин в репьях? Кто и откуда? Спросили… И что он вам ответил? Като, Мими говорит, что барбос, мол… Что-что, Мими? Като, барбос, о ужас, сказал: "Извините, господа, я только что с помойки, в кусты завернул пописать…" Молодец, Мими, умничка, иди, гуляй…

Паша отпустила левретку, выпрямилась, присоединилась к смеху Екатерины, платком вытиравшей слёзы. Порадовалась: кончилось отчуждённое, непонятное молчание! Чему оно предтеча? В такие минуты у Като, кажется, и смех какой-то особенный, приглушённо-грудной, глубинный, и голос мягкий, ласкающий, словно гортань её шелками выстлана…

О чём, о чём ты, Като? О ком? Ах, вон что! Васильчиков! Опять – Васильчиков!..

– Като, знаешь, что мне на ушко шепнула Мими? Она выдала обещание барбоса. Скоро я к вам приду, сказал он. Я, мол, тоже хочу, чтоб – на пуховой, чтоб – купали, чтоб – с золотой тарелочки… Мими очень радуется сему обещанию…

Это был грубый, жёсткий намёк: дворец императрицы становится вхожим для любого барбоса с помойки. Дружбе – конец? Теперь уж навсегда?

Ошиблась графиня: никакой реакции не последовало. Точно ничего не слышала Екатерина. Или дурочкой прикинулась. Бравый чесменский герой говорит в таких случаях: искра ружейного кремня проскочила мимо пороховой затравки. А если искра попала в длинный-предлинный фитиль? Ему гореть долго… Зато рванёт – не возрадуешься!