Газета День Литературы # 147 (2008 11)

Это первая заметная публикация Сергея Шаргунова после возвращения из эмиграции большой политики. Чуда не произошло. Юный и немного наивный волшебник был цинично исторгнут, как инородное, внеструктурное тело из тучной плоти легитимной российской политической массы. Возможно это ситуация временная, возможно через дефрагментацию и переформатирование этой самой стерилизованной политики последует новое вторжение в неё. Время покажет. А сейчас Сергей, как и герой "Чародея" москвич Ваня Соколов понял, "что влез не туда".

Однако в повести нет вполне ожидаемой злобы, истового желания скорого реванша и мести за крушение больших политических надежд. Вместо этого – ощущение личного прозрения, освобождение от чар, от сна. Возможно даже уловить некоторые нотки покаяния за временные блуждания в тамбовских лесах бизнес-политики. Конечно, можно говорить, что здесь нет особых открытий, что "Чародей" идёт в русле предыдущих повестей Шаргунова и читателя, знакомого с его творчеством едва ли сможет поразить. Можно обвинять в бесконечном топтании на месте и отсутствии творческого прогресса. На мой же взгляд, повесть эта крайне важна как этап эволюции авторского мировоззрения и, действительно, вслед за Романом Сенчиным я бы сказал: "будем ждать продолжения" ("Простая история", Литературная Россия, № 25, 20.06.2008).

Сейчас в литературе создаётся и активно культивируется типаж, достаточно далеко отстоящий от классического "лишнего человека". Здесь вовсе не обязательно, что герой изгой, он может быть вполне вписан в среду, но что-то живое в нём, природа, чудо, будто противится общей инерции и делает из него отщепенца, маргинала, юродивого.

Рассказ "Маргинал" Александра Карасёва, повесть "Лёд под ногами" Романа Сенчина, роман "Матисс" Александра Иличевского или "Пурга" Германа Садулаева – везде ощущается определённая общность героя, который чувствует, что попадает в совершенно не героическую канву, начинает привыкать жить фоном. Противоядие от этого находится только в социальном нигилизме. Появляется формация новых чацких, которые в один момент впадают в сумасшествие и начинают бешено чесаться от этого мира-привычки. В "Чародее" Шаргунов также пытается показать нам героя, который "стал рабом фона". Реальность здесь, будто медуза Горгона, от взгляда которой каменеешь, превращаешься в неодушевлённый предмет.

Главное даже не герой, не его внутренние духовные борения. На первый план выходит матрица социума, разветвление его метастаз. Вместо фона он становится главным действующим лицом, подвёрстывая под себя все пространство, будто чёрная дыра втягивает на погибель человеческие вселенные, которым ничего не остаётся как мимикрировать, приспосабливаться. Человек давно уже не интересен сам по себе, разве что как отражение среды, отпечаток особенностей исторического времени.

Хосе Ортега-и-Гассет в "Размышлениях о "Дон Кихоте"" высказал крайне важную и близкую к нашему разговору мысль: "Нам всё время пытаются говорить о человеке. Но поскольку теперь человек не субъект своих поступков, он движим средой, в которой живёт, – роман призван давать представление среды. Среда – единственный герой".

Воля дезавуирована, происходит, по сути, отчуждение человека от своих действий, поступков, которые всё более детерминированы внешними факторами. Они могут обрести мистический волшебный ореол, как в случае с Ваней. В их основе может быть найдена коррупционная составляющая, следы жесткой борьба за власть и зудящий инстинкт её сохранения. Но всё это не имеет значения. Человек, как сейчас любят говорить, "среднестатистический" не имеет никакого влияния на среду, которая все более становится саморазвивающимся организмом, кующимся стараниями современных титанов – новых колонизаторов мира, номенклатурной элитой.

Литературное зерцало отражает весь этот процесс, приводящий к тому, что человек становится фоном. Примерно так же в хрониках испытаний ядерного взрыва убийственная волна накрывает и плавит декорации городка с манекенами-людьми.

Герой повести Шаргунова Ваня Соколов ещё в четыре года заприметил, что стоит ему чего-то очень сильно возжелать, как это непременно реализуется. Далее с годами открываются все новые его чародейские способности, стали вырабатываться особые приемы, к примеру, свистом обидчикам мстить. На самом деле приятно укрепляет знание о собственных чудесных свойствах, когда у тебя в загашнике есть что-то сокрытое от глаз других.

В повести все говорят о чуде, этот образ-символ кочует своеобразным её лейтмотивом. Перед каждым персонажем стоит выбор: либо стать успешным – воткнуться в элиту, либо "дурачком", в пространстве между этими полюсами – растворение с фоном. Причем понятие "чуда" важно для обоих полюсов, но наполнение его принципиально разное вплоть до взаимоотрицания.