Газета День Литературы # 147 (2008 11)

– Ты по ходу, птаха-то здесь залётная…

– Ох, корешок, сколько я облетел, тебе и не снилось поди. Погоди-ко, счас…

Колобов суетливо подбегает к кровати, достаёт из-под подушки пузатый флакон тройного одеколона, прямо из горлышка делает несколько глотков, не только не морщась, но почти с удовольствием, обдавая пространство сладко-парфюмерным духом.

Дунув в беломорину, закуривает, смачно затягивается. Потом гнездит своё долгое худое тело у стенки, садится на корточки. Острые коленки торчат чуть не выше жёлтой плешины. Он в майке, на худом, бледнокожем, по-стариковски дряблом плече лихая наколка: "Пока не выпью водки на луне, не дам покоя сатане". Это смотрится смешно. Колобов тычет в наколку длинным сучковатым пальцем, слегка бравирует:

– Вишь, всё прошёл. Хлеб колхозный продал, ещё по молодости и умыкали на пару лет. Там и хлеба-то было пару мешков… Думал условные дадут, нет на общаг. Вот с тех пор и мотает меня судьбина по белу свету. Сам-то я родом с Восточного Казахстана. Деревня там… Дом, мать, батя. Забыли уж, поди, я ить им не пишу, не звоню. Может, отпели уж давно, оттого и копчу пока белый свет….

В комнате тихо. Только мухи зудят, назойливо лезут в лицо, кусают больно, до волдырей. Ничто их не берёт – ни липучка, ни дихлофос. Колобов обмахивается рукой, продолжает:

– Есть, что вспомнить. Я ить, бывалоча на трёх такси сразу езживал, один…

– Ну-ка, ну-ка, – нарочито громко вскрикивает Борисыч, – что это тут ещё за теневой воротила выискался. Это как это, на трёх-то сразу?

– Тебе такая житуха и не снилась, поди. Тогда среди северян это шибко в моде было. Кураж это, конечно, был, дурь. Это называлось хлестануться, выпендриться, значит. Как езживал? А так: одна тачка меня везёт, другая шмотки, а третья спецрейсом шляпу. Понял?! Вот так я к своей второй жене и закатил. Хотел попервоначалу шик ей в глаза пустить, мол, вот я какой фон-барон. А потом заробел – у неё ведь образование высшее, медицинский закончила. А я кто? Маслопупик, вечно с гайками да железками, с ног до головы маслопупик. Ишо думаю обсмеёт. А я смерть этого боюсь, сразу тушуюсь и чувствую себя букарашкой. Знаю ведь, что не надо так, а всё как малое дитя…

– Так ты, Васильич, ещё по ходу и половой гигант?! Сколько же у тебя жён было? – оживляется и откровенно удивляется Борисыч.

– Да не много, две. Могу паспорт показать, еслив не веришь. Обои законные. От первой сын уже большой, слышал, тоже начал с тюряги. Ну, да та была стерва, ух стервозина. Сколько я от неё, собаки, рогов переносил… Да и женился с дуру, по молодости, после фазанки в райцентре. Да и не любил её совсем, оттого и прожили недолго. А вот вторая… – Колобов затягивается, молчит минутку. – Рахиля, Рая, значит, по-нашему. Вот эту любил и до сих пор люблю.

– Так вернись.

– Ты чё? – искренне удивляется Колобов. – Посмотри-ка на меня! Я моложе был, со всеми зубами, и то считал себя не парой ей, а тут… Не-е-т! – говорит Колобов, вобщем-то спокойно, без явного сожаления. Видно, давно в нём всё перегорело, убито водкой и сильно его не тревожит.

– Я ведь, знаешь, какие подарки делал Раюхе? – Огонёк беломорины освещает лицо Колобова. – Один букет только за стольник советскими покупал. Подьезжал на тачке к её дому, заходил в подьезд, ставил к двери какой-нибудь шикарный подарок, ложил букет, прятал в него пачку десяток, хрустященьких, нажимал на кнопку и убегал. Шеф ждал у подьезда. Послушаю внизу, как только дверь откроется – шасть в тачку и ходу.

– Где ж ты столько бабок огребал?

– Эх, чухня ты этакая, – Колобов улыбается открыто и добро. – Я ж почти всю зиму безвыездно на своей "сотке" по тайге рассекал, по участкам по зимнику всякую дребезделку развозил, ну, там жратву, горючку. У нефтяников. Погодь…

Колобов снова откидывает подушку, отвинчивает пробку. Видно, как катается его задранный кадык. Он не морщится, только дышит, как запаренная лошадь. И весь он с головы до ног напоминает это животное, но только изработанное, надорванное и готовое в расход. Гнездится у стены, болезненно худой, мослатый. Глаза блестят, изрядно потревоженные зельем.

– Эх, мать честная, было времечко! Полгода проблукаю по тайге один-одинёшенек. Жратва, правда, хреноватая, одни концетраты. Через неё вот все зубы потерял. Зато, когда возвращаюсь по последнему льду: ну ты, ясное море, – встречали на базе, как Горбачёва! Ково там, лучше! На руках носили, гадом буду, не мету! И вот после такого приёму, шёл Витек в кассу, огребал зараз тыщь пять или шесть деньжат, после неделю гудел в посёлке, да так, чтобы небу жарко стало. А ближе к лету на материк сматывался. Там за пару месяцев всё спускал – что деньги – дерьмо собачье – и снова на свою "сотку". Вишь как сижу? Я вот так на кукорках, могу хошь сколько просидеть. В "сотке" так привык, за рычагами ведь всю зиму…

Папироса в длинных пальцах Колобова давно истлела и потухла. Уже поздно, парни кемарят. Один Борисыч слушает. Не поймёт только Колобов – из интереса или из уважения?