Газета День Литературы # 154 (2009 6)

И на его обсуждение в гостиной Дубового зала ЦДЛ пришло много народу, как правило, сверстники, такие же, как и сам Ким, застоявшиеся на взлёте писатели, а также критики и журналисты, и пара-тройка официальных функционеров. Вскоре я написал об этой книге, которую до сих пор считаю одной из лучших в творчестве моего друга, и Толя надписал её мне: "Первому своему нерумяному критику". Даже отношение к острову Сахалин у меня после этой книги изменилось в лучшую сторону.

Впрочем, Толя всё, о чём писал, оборачивал в лучшую сторону. Но это не была так называемая лакировка действительности, это была его глубинная сказочность, его стремление к добру и миру в душе человеческой, которые и привлекают к нему с тех времён читателей. Как пишет он в "Нефритовом поясе": "Я понял простоту, понимаете? Простоту мира… Звуки. Краски. Теплота. Движение. Небо. Трава. Игры детей, крики их вдалеке. Милосердие. Доброта. Внимание. Их все не перечислишь. Эти элементы, в которых вложена подлинная цена жизни". Как и многие великие писатели прошлого, Толя Ким и в самом дрянном человеке ищет творение Божье. Это и есть его постоянная борьба с мировым злом. Его ставка на бессмертие добра. Одна из героинь Кима, Масико, говорит тяжело больному: "Знаешь, если приглядеться, то всякая жизнь и есть сказка…"

А уж чего только не пришлось испытать Анатолию в своей реальной, далеко не сказочной жизни с самого детства. Сталинские переселения корейцев с Дальнего Востока в казахстанские степи. Затем возвращение спустя восемь лет. Работа на стройках. Доработался до машиниста башенного крана. Служба в конвойных частях, куда традиционно предпочитали посылать ребят из азиатских народов – на устрашение зэкам. Но он и там, в лагерях, ищет своё добро в людях по обе стороны проволоки. И находит. Сравните его рассказы с рассказами тоже конвойного солдата Сергея Довлатова. Ким погружается в природу, ценит её разнообразие и богатство. Кстати, так же и его друг Александр Проханов среди бесчисленных войн и конфликтов в разных частях света находит в воронке от бомбы изумительную бабочку, на обгорелом поле сражения замечает яркий цветок. Это поколение писателей-художников. Не случайно они так хорошо рисуют: и Проханов, и Ким, и Личутин... Они так долго "сосредотачивались" перед своим прорывом в большую литературу, что накопили в своём внутреннем мире массу всевозможных богатств. Анатолий даже учился три года в художественном училище, прежде чем уйти в литературу. Я помню его художественную роспись обоев в первой московской квартире: по стенам неслись какие-то животные, распускались цветы. Потом он этих кентавров и белок, эти лотосы и хризантемы пустил в свои книги. Загадочный, абсолютно реальный в бытовых описаниях, в развитии характеров героев, и совершенно мистический в самом замысле, – устремлённый куда-то в небо, в бессмертие, соединивший древнее язычество востока с русским православием, пантеизм единения всего живого с христианской космогонией, – мир его книг покорил, ошеломил навсегда русского читателя.

Куда бы ни приехал Анатолий Ким, всегда отыщется его яростный почитатель. Помню поездку с ним по моей родной Карелии. Молоденькая экскурсоводша в Кижах даже рот открыла от изумления: вы тот самый Анатолий Ким? И побежала к себе в дом за насквозь зачитанной, проплаканной книгой "Голубой остров", чтобы получить автограф у "самого Кима".

Потом Толя купил себе просторный дом на Рязанщине в деревне Немятово. Недалеко от дома своего приятеля Володи Личутина. И в его творческом мире стали соединяться дух русского леса, характеры русских деревенских жителей с восточной многозначительностью, с лирической медитацией. На древнюю корейскую мифическую поэзию его далекого средневекового предка Ким Си Сыпа наложилась сказочная русская стихия. "Там чудеса, там леший бродит…" Анатолий Ким попросту околдовывает, зачаровывает своих читателей и уводит в свои древние вечные просторы, где всегда царит Добро.

Он чужд всяческого разрушения, разлада. Может быть поэтому, после развала столь им любимой державы в 1991 году, он пытается убежать от духа тотального уничтожения на свою историческую родину, в Южную Корею. Там переводятся все его книги, ему дают премии, гранты. Увы, спасения, успокоения его душе не пришло. Именно там, в Корее, Анатолий Ким окончательно понял, что он – русский писатель и другим быть не может.

Но и Москва его встретила нерадостно. Известный писатель, переводимый на многие языки мира, вдруг почувствовал свою писательскую ненужность ни издательствам, ни журналам, ни союзам писателей. Политики Анатолий Ким со своей мечтательностью и доброжелательством терпеть не мог, он оказался не нужен ни левым, ни правым, ни патриотам, ни либералам. Поддерживало лишь корейское землячество. Благо, что корейцы ныне разбросаны по всему миру, по всей России...

Но кто оценит его самого? Кто будет издавать и читать его прозу? Быть нахлебником у богатых корейцев он не желал.