Газета День Литературы # 154 (2009 6)

Агафоев поначалу стукнул одиночным, почти не целясь, потому что в этой суматохе, шуме бури и в приплясывающей перед глазами грозной мгле он даже мушки не увидел на конце оружия. Потом он автоматически догадался перевести рычажок "Калашникова" на стрельбу очередями и дал длинную очередь, но куда-то вверх в неприцельное пространство, И тут начал несколько приходить в себя: прекратил слепую бестолковую стрельбу и, утвердив автомат на упоре, стал целиться.

Тогда и беглец, угадавший всё роковое значение наступившей паузы в стрельбе, зная то, что сейчас произойдет с ним, закричал неожиданно тонким, почти детским голосом, но очень громко и даже с эхом, прокатившемся по окружающим пустырям ночи, вдруг на минуту притихшей в полном безветрии:

– Люблю тебя, Рода!

И после этого повис вниз головою на колючей проволоке. Одиночной выстрел на этот раз оказался очень точным; Агафоев был маленького роста, в отделении роты ходил левофланговым, но стрелял он всегда отлично.

А наутро, когда сменившийся с поста Агафоев подошёл к вахте, где на полу лежал убитый зэк, то столпившиеся вокруг него зеленые х/б из конвоя и мундиры из лагерном обслуги расступились, давая дорогу тому, кто в этот день отличился по службе гораздо больше, чем все они. Маленький Агафоев прошел вперёд и, стараясь выглядеть безразличным, сверху вниз, стоя над ним, осмотрел покойника. В стриженой голове его с одной стороны была совсем небольшая круглая дырка, но зато с обратной стороны вышибло большой кусок кости, и мозги продолжали вываливаться на пол даже здесь, в караульном помещении. Глаза убитого были открытыми, рот тоже был приоткрыт, под большим носом его блестели не высохшие кровавые сопля, и от этого он казался всё ещё живым...

– Ты чего, пухнарь зелёный, стрельбу такую открыл? – улыбаясь, спрашивал у Агафоева другой солдат, старослужащий Васильев.

– Наверное, целый магазин стрелял, – поддержал разговор чернобровый конвойный, лопоухий Ишчанов. – Молодой еще!

Рыжий, веснушчатый, краснолицый Васильев так и сверкал синими поросячьими глазками, стараясь, по своей весёлой привычке, подзадеть салагу:

– Стрелял, стрелял, а всего разок попал, товарищ солдат! – И он сделал резкое движение рукою, как будто хочет вцепиться всей пятерней в отвислую ширинку Агафоева, стоявшего над трупом, широко расставив ноги. Солдатик испуганно крякнул и мгновенно попятил зад, одновременно прикрывая свой перед руками. Шутка возымела успех, и все кругом засмеялись.

– Ничаво-о! Все равно молодец, Агафоев! – подал свой густой прокуренный голос прапорщик Тропинин. – Одна дуля попала да меткая!

Потом все служивые толпой вывалили из караулки на площадку перед вахтой и, став кружком, задымили сигаретами, ведя разговоры о разном и поджидая начальство. Маленький Агафоев курил со всеми вместе, и уже не оказывалось ему никакого внимания, как в первую минуту, для него это было сущим облегчением – никто не дразнил, не вышучивал молодого солдата – чего он сильно боялся, что не любил, ненавидел, но покорно терпел, как и все новобранцы первого года службы.

И вот прошло с того времени много лет, настали такие времена, когда по телевизору принялись ругать старые лагерные порядки, называть кровавыми злодеяниями расстрелы меж своими же, а не только фашистские или как у Пиночета на Чили. И в одной передаче долго показывали совсем одряхлевшего бывшего сослуживца Агафоева – в прошлом прапорщика Кубышкина, которого Агафоев едва узнал из-за его отращенной длинной седой бороды. Этот Кубышкин, оказывается, раньше служил в северных лагерях и расстреливал беглых, когда удавалось их поймать в тайге. Выживший из ума бывший "макаронник" нёс всякую околесицу, рассказывая всю правду, как есть, хотя его никто не просил об этом... За что и был поделом назван в конце передачи верным псом старого режима, и, высказывая это, молодая, симпатичная девушка даже плюнула мимо микрофона.

Было как-то упомянуто и про Новочеркасские дела в речи какого-то лысого, бритого генерала в мундире с шитыми золотом петлицами. И Агафоев поначалу насторожился, даже прибавил звук в телевизоре, но потом вспомнил, что находился в это время в карауле, в подавлении восстания не участвовал, по мирной демонстрации не стрелял из автомата. И еще вспомнил, что из всего полка стреляли в людей три человека: солдат из КЭЧа, придурковатый Азизов, вечно ходивший в заляпанной алебастром и раствором старой форме, без сапог, в тапочках на босу ногу; лейтенант Гаспарян, комсомольский фюрер полка, и сам подполковник Малютин, "батя", командир части. Остальные, вроде бы, обошлись без необходимости применять оружие, – по крайней мере, Агафоев запомнил, что наградили за подвиг этих троих из всего полка: офицерам дали какие-то медали или ордена, а придурку Азизову, застрелившему гражданского, достались часы с именной надписью...