Газета День Литературы # 171 (2010 11)

Проходили заседания, как правило, под председательством первого секретаря писательского Союза Георгия Маркова. Он был автором остросюжетного романа о становлении советской власти в Сибири, который принёс ему заслуженную славу. В последующих произведениях он не смог преодолеть заявленную планку, но золотая пыльца славы навсегда легла на плечи сибирского писателя.

У него был громадный авторитет в писательской среде, поскольку его отличало редкое умение держать точно выверенную дистанцию со своими коллегами, демонстрируя при этом внешнее расположение к каждому из них. Он был ярым противником крайних оценок, но всегда чётко и недвусмысленно подчёркивал свою партийную позицию в вопросах творческой деятельности Союза.

Внешность Маркова адекватно соответствовала бесцветности и маловыразительности той литературы, которой он был призван руководить. Он ходил в строгих чёрных костюмах, улыбался крайне редко, полагая, видимо, что душевная теплота может быть истолкована писателями как некая идейная слабость. Говорили, что в семье он был необыкновенно мягок, добр и демократичен.

В отсутствие Маркова руководил заседаниями Секретариата Сергей Сартаков, который неофициально считался вторым секретарем Союза. Он, как и Марков, был выходцем из далёкой сибирской деревни. Дух землячества и глубокая любовь к своей малой родине – Сибири, освящали искреннюю дружбу двух этих писателей, чьё творчество было широко известно в самой читающей стране мира. И Марков, и Сартаков дистанцировались от горячих схваток и склок, характерных для любого творческого коллектива, уделяя главное внимание сплочённости писательского сообщества и его идейной незыблемости.

Тандем Марков – Сартаков напоминал мне тактику двух следователей, применяемую на Лубянке. Один был жёсткий, что обеспечивало дисциплину в Секретариате, другой – лояльный и добрый, что создавало некую видимость свободомыслия в творческой среде. Если Марков на заседаниях Секретариата открыто демонстрировал свою позицию проводника политики партии в литературе, резко осуждая всякого рода отклонения от главной линии партии, то Сартаков больше упирал на качество литературы и как бы сглаживал, нивелировал остроту выступления первого секретаря. При всём различии своих подходов к оценке литературного процесса оба они честно служили своему идолу коммунистической партии, которая чётко выполняла главное напутствие Сталина: держать в прочной идейной узде советских писателей, сохраняющих в своих генетических корнях память о тех временах царского правления, когда русская литература позволяла себе говорить устами Достоевского и Толстого всю правду о своём времени.

В Секретариате, как в любом творческом коллективе, были свои "ястребы" и свои "голуби". Главным ортодоксом в борьбе за идеологическую чистоту литературы, несомненно, был Виталий Озеров, который по праву своей партийной бескомпромиссности считался третьим секретарём Союза. Это был мрачного вида человек с густыми лохматыми бровями, которые нависали над глазами, мешая человеку разглядеть, что творится там, внутри, у этого неистового борца за партийные идеалы в советской литературе. Типичный партийный критик, он был ярым борцом с "русским шовинизмом" и всё время призывал "выжигать калёным железом русский национализм – эту литературную нечисть", которая мешала построению "самого справедливого в мире коммунистического общества".

Рядом с Озеровым всегда находились два его верных "оруженосца" – литературные критики Юрий Суровцев и Валентин Оскоцкий, которые были неразлучны, как лиса Алиса и кот Базилио. Конечно, Озеров был главным в этой тройке, которая напоминала мне сказку о трёх поросятах – Наф-Нафе, Нуф-Нуфе и Ниф-Нифе. Только в нашей советской сказке поросята не воевали, а дружили с Серым Волком, который назывался Русский Шовинизм. Этим Волком неразлучная "троица" постоянно пугала несчастных писателей, которые метались в клетке "социалистического реализма" между двумя стенками: слева – "русский шовинизм", который обязывал ненавидеть всё русское, а справа – "интернационализм", который приказывал любить всё западное больше, чем своё русское.