Газета День Литературы # 171 (2010 11)

Лишь коровы летают в ночи!

Вот стою я в ночи,

вот я вижу,

как по тёмному небу летит

клин усталых коров и мычит:

– Му! му-му-у-у!

– У-у-у-у…

…И церковь галочья темнеет на холму,

вся в коровьем помёте.

ПЛАТЬЕ

Копыловым

Дочка замуж выходила,

платье, что белее мела,

мать сама кроила, шила,

так как дочка не умела.

Платье лентой украшалось,

незатейливым узором...

Платье шить легко давалось,

платье пахло южным морем.

Словно волны, тонко-тонко

пели снежные оборки...

И отец молчал в сторонке,

притупляя взгляд свой зоркий.

Он прислушивался просто

к городскому околотку.

Вдруг к нему нагрянут гости:

– Доставай, Никола, водку!

Сам себе сказал он: "Хватит!

Их с порога надо выгнать!..

Потому что шьётся платье…

Скоро дочка замуж выйдет".

И на облако порою

это платье походило,

только женскою рукою,

а не ветром шито было.

Ну а дочери казалось,

что весь вечер то и дело

мать за облако цеплялась,

а оно лететь хотело.

ОГНИ

Огни приплюснуты к домам,

к холодным каменным углам,

разлиты на сырых бульварах,

с небесными напополам.

Огней так мало городских,

что угадать нетрудно их

расположение в потёмках

раскосых улиц продувных.

КЛАША

Хозяйка печь тихонько разжигала,

светил в глазах усталых огонек,

и что она без мужа проживала,

мне было, почему-то, невдомек.

Немудрено. Не каждый разумеет

чужую незнакомую печаль.

На людях Клаша плакать не умеет

и чёрную не одевает шаль.

Как в предосенней мгле светлее дали,

так горе горькое светлеет на глазах.

И посветлели Клашины печали,

и растворились в суетных делах,

в заботах, в трудоднях, на сельских сходах

сошли на нет, как дым от папирос,

уплыли на последних пароходах,

умчались под железный стук колёс.

Лишь самая пресветлая осталась

и светится предутренним огнем.

– Эй, Клаша, где ты заметалась?

– Иду, иду… – И полон света дом.

Скатёркой белой Клаша стол накроет

и радио поставит на окно…

И четверых детей своих накормит,

и гостя городского заодно.

НА РОДИНУ!

Николаю Рубцову

Угаснет пир твоих ночей...

Последняя затухнет спичка.

Ты мчишься вологодской электричкой

с единственной поклажею своей,

со светлою печалью о своём,

о родине далёкой, деревянной,

где облака над речкою стеклянной,

в небесный превратились водоём.

А на полях зелёные цветы,

на русских на полях, на Куликовых...

на Вожеговых, Вепревых... Которых

не счесть по всей земле и не пройти.

На родине в разгаре новый пир,

по вечерам дерутся там и плачут...

А ты уснул, читая "Новый мир",

на полустанке купленный на сдачу.

Но вновь железный выдох или пых

тебя толкнёт, разбудит и погонит

в вагонный ресторан, где пляшут кони

на занавесках бело-озорных.

За окнами горит, мелькает свет,

горит, горит позёмкой голубою...

Нас отделяет слишком много лет,

чтобы я смог угнаться за тобою.

Я тоже мчусь! Я скопище пиров

не вспоминаю, как бы по привычке.

И стук колёс в железной перекличке

напоминает стуки стаканов...

Лети ж, мой собутыльник дорогой,

допив Агдам дрожащею рукою,

лети ж, лети дорогою мирской...

И нет тебе ни счастья, ни покоя.

О РОДИНЕ

Что мне сказать о Родине своей?

Она вдали, она всегда прекрасна.

Там холода и зимнее ненастье,

но мне всегда на Родине теплей.

В Крыму опять зимой идут дожди…

А там над Вяткой вновь метут метели,

и огоньки окошек еле-еле

кому-то ночью светят впереди.

Мне хочется в тот крайний дом зайти,

где угощала нас старушка чаем,

попутчиков озябших и случайных,

и, как ни странно, сбившихся с пути.

И хочется услышать вновь про жизнь:

– А жизнь-держись горбатит понемногу, –

вздохнёт старушка. – Ходим, слава Богу!

да топим печь… Попутчики, кажись?

– Попутчики… – И, в комнатку войдя,

сесть у окна, подуть в окно глухое:

там ночь бела. Там зимний леший ходит,

позёмку белоснежную вертя.

Там воздух мерзлый инеем блестит

и от мороза ёлка задубела.

Старушка жизнь живёт без передела –

и муж погиб и сын её, бандит.

– До кладбища зимой дороги нету,

оттает, – снова скажет, – по весне…

И снова спросит, как бы по секрету:

– А, что там видно в тёмной белизне?

Там царство снега! В снежные чертоги

зверь-поезд, зверь-автобус не промчит…

И что с того, что на душе горчит

и далеки родимые пороги!

Ведь если говорить придётся мне

о Родине от имени державы –

я вспомню бабкин дом святой и правый,

и царство снега в тёмной белизне…

СНЕЖНЫЙ ПИР

Сады белы и птицы ни гугу...

Такие дни печальные настали.

Давно ли здесь в осипшую пургу

ветра окоченелые свистали!

И мой сосед, притихший у окна

ухоженной гостиницы районной,

смотрел на вихрь метели беспокойной,

где кувыркалась пьяная луна.

И слышал он, качая головой,

не вой собак напуганных, бездомных,

не хохот ветра в переулках тёмных,

а снежный пир над белою землёй.

Он был один, тот страстный, снежный пир!

Он грохотал железом леденистым,

серебряным размахивал монистом...

и, наконец, затмил снегами мир!

Ни страха, ни тоски, – и никакой

другой стихии нет, – лишь ветер белый,

да снег летит, летит во все пределы,

метёт, сверкая крошкой ледяной…

А мой сосед поднёс себе огня,

и закурил табак: – Вот это сила!

Не та, что нынче кружит над Россией...

И вновь затих у белого окна.

ТЫ КО МНЕ ЕЩЁ ПРИЕДЕШЬ?

– 1 –

Он повёл сынишку в парк культуры, где с небес сходило воскресенье,