Газета День Литературы # 175 (2011 3)

Очередной гуляет фестиваль.

То в честь Волошина, то Гумилёва…

И здесь всегда себя немного жаль,

Что не твоё тут просияло слово.

О, Коктебель, священная дыра.

Для многих ты – родная конура.

Для тех, кто подустал и постарел,

Ты это место и берёг и грел.

Александр ДОБРОВОЛЬСКИЙ УТРОМ

***

Ах, человек, рассуждающий

о судьбах Родины, –

как сын, тасующий колоду

фото любовников своей матери.

А он ещё вытянет одну

и скажет: "Вот, я хочу,

чтобы вот этот

был моим папой!.."

Мы же – девственность

нашей матери.

ВЕКА СЕРЕБРА

Зубцами подобная

пшеничному колосу,

крепостная стена,

изгибаясь вперёд, как туман,

продолжается, скорей

чем в пространстве,

в других временах

так, что сам туман вьётся

вдоль пружинистых линий,

как от поезда пар.

А цвета птичьих гнёзд

и героические, как рост дерева,

кровли башен,

простотой сравнимые

со сложностью кружева,

давно стали формой неба.

К РОССИИ

Словно что-то забыл,

но выворачивающе хочу вспомнить.

С лицом страшным,

как ангел с морщинами, –

неуловимо,

как распрямляется трава после стопы, –

Ты поднимаешься,

приближаясь оттуда,

где не птицы – но сами песни

с ветки на ветку

перелетают.

Ты оттуда – сюда

в новом свете являешься,

и морщины судеб Твоих

близостью разлетаются:

Ты теперь – приближаешься!

Чтоб Собою войти в своё,

как размять после гипса руку.

Эх, давно не стоял я так

после подъезда,

так веря в жизнь –

не потому что не обманет,

а потому что с ней един

посредством Твоего оживления,

Россия.

Росси-я. Рост-сея. РОССИЯ.

***

Переливчатая,

как северное сияние,

необъятная пустыня молчащего Бога,

потому что она объемлет большее,

чем пламенеющий гласом куст,

и не умещается в языке,

тем более – наизусть.

Не решает твоих проблем

тем, что в присутствии

опрокинутой звезды костра

от тебя падает тень величия

намного длиннее тебя –

рукоятью обоюдоострого в руку.

Но она, пустыня непостижимости,

просто оставляет тебя спокойным наедине

с тем, что есть.

СНЕГ ПРЕДКОВ

Птицы – как прищепки

на бельевой верёвке – на проводах…

Да два-три прутика

из-под снега

сверканием полого

и зернистого, как икра…

Ржавоалые гроздья рябины

в снежных шапочках кружевных…

И снег – расступаясь – светится,

как лампы в коридоре –

когда наступил в родных.

И – с неба теплом летит…

ДРЕВЕСНАЯ ТОСКА

Все мы немножко деревья…

Когда без особой надобности

спиливают живые деревья,

такое чувство,

что из них будут делать плахи.

Оооооооооооооооооооооооооо –

обнуление пространства.

Пни: ноли ноли ноли ноли

висят в искусственной пустоте плоскости.

И остаётся лишь поднять веточку,

как сердца трещину, –

всё, что осталось от дома – места,

втоптанного в покатую раковину небытия.

Дети и алмазные когти

чтобы не скользили

на стеклянности пустыни

спиленных зрачков.

Ооооооооооооооооо –

ведь всё взаимосвязано,

и, словно нулём

подошвы прикован,

смотрю в пустую,

как чёрный цвет, раму.

Ибо вместе с деревьями

выпилили отсюда свет,

стоявший здесь столько моих лет.

УТРОМ

Открыта, как вода,

и волосы ручейками обегают

гладкоокруглые

и круглогладкие плечи,

вытачиваемые мягким светом

бледнозолотых волн рассвета,

отражаемых потолком

и овевающих с пола –

босиком на котором

так, что пятки розовеют

нежно, как ушко

от придыханий,

когда в него шепчешь...

И такая

на весь мир

тишина

от этой загорающей глади.

СОВЕСТЬ

Приглушенная,

как шторами утро, музыка...

Всё – прошло,

а душа идёт в ванную

и открывает все краны,

чтобы не слышали,

как она плачет, – и плачет.

Громко шумит вода

и запотевает стекло,

которое называется – слёзы:

лопнувшее зеркало

размазывается по щекам,

и отставшая чешуя

блестящим ворохом

скатывается к ногам.

Валентин МОЛЯКО ГДЕ СЕГОДНЯ ДУША ЧЕЛОВЕКА?

***

Паду во храме на колени,

молитвой отгоняя крик.

В чреде молитвенных мгновений

твой образ в памяти возник.

Воспоминаний стрелы-муки

меня исколют и пронзят.

Твои белее снега руки

над головою воспарят.

Свеча моя горит и тает,

умножась в зеркалах икон.

Бог видит всё и понимает,

и нашу тайну знает Он.

А мы во мраке жизни бренной

существование влачим,

и над грехов горою тленной

то плачем, то крича молчим.

Гори свеча моя, не падай,

пред Богом огоньком шепча.

Будь мне надеждой и отрадой.

Гори, гори, моя свеча.

***

Мы часто слишком поздно прозреваем,

себя оберегая от трудов,

и время в пустяках своё теряем.

И каждый оправдать себя готов –

тому творить мешают чьи-то тени,

иному в тягость шум, иль тишина,

а то, что пребываем просто в лени,

так истина такая не видна.

И я не избежал таких прельщений,

хоть вроде бы и время не терял,

но в праздности был настоящий гений,

а свой талант бездумно закопал.

Но Бог меня сподобил откровенья,

и наступил познанья ясный миг.

К себе исполнен будучи презренья,

я, наконец, моё в себе постиг –

с прозреньем обновлённой головою

и, снявши самомненья глупый бант,

дрожащими руками землю рою:

ищу когда-то спрятанный талант.

НЕВИДИМАЯ БРАНЬ

Проснись, о воин, в час сей ранний

и раньше ранних пташек встань, –

перед тобою поле брани –

всяк час невидимая брань.

Пока ты спал, посланцы беса

вокруг тебя свили кольцо,

и стало сердце краем леса.

Поворотись к беде лицом.

Уже засели мысли злые

в глубоких трещинах ума,

твои уснули часовые,