Газета День Литературы # 54 (2001 3)

и в пахнущие известью аорты

столичных улиц входишь, как в кусты

шиповника. Остры красавиц взгляды,

несущих европейские наряды

на северных плечах. И стерты

слегка, как камень, резкие черты

тяжелых лиц… Здесь скульпторам лафа —

природа катит валуны под ноги.

Да только стороной обходят боги

капризные воспитанный ландшафт.

Расчетливость им действует на нервы,

и оттого здесь невозможно перлы

небесные в салонах отыскать.

Но и без перлов здесь живут неплохо.

ЦЕНТР тяжести давно уже эпоха

сместила в сторону непаханных полей,

морозит зад в снегах Гипербореи,

высиживая что-то… Ждем подарка

очередного. Но пока не жарко.

И солнце первый раз после дождей

купается в тумане. Соловей

помалкивает. Но лягушки славно

расквакались у старого пруда.

Глаз радуют крапива, лебеда.

Грибов и земляники прорва.

Листва весь день без умолку болтает.

И все равно чего-то не хватает.

Когда бы только знали мы чего,

Тогда бы и не брались за перо.

ВЧЕРА мне тут русалка у пруда,

кувшинки обрывая, проболталась,

что небо сильно накренилось

и выкатилась новая звезда.

Мы видели ее. Сияет

младенческою чистотой

над черноземной нашей темнотой;

над городами, полными тоски,

где время разрывают на куски

и сын над наготой отца смеется.

Она как жилка солнечная бьется,

возникшая неведомо откуда.

Как прокаженные мы жаждем чуда.

В такие непролазные леса

нас заводили эти чудеса,

такой мы данью страха облагали

самих себя, что сам полночный князь,

наверное, пресытился, дивясь,

как толпы в очередь к нему стояли.

Земли кровавый полог приподнять

рука не поднимается, и камнем

лежит душа в ладони у Него.

За горизонтом вертикальным, дальним,

куда до времени не пустят никого.

Когда бы мог рассудок угадать,

как звезды превращаются в мутантов,

тогда б за чистотой экспериментов

следили неотступно лаборанты

рогатые. Других ему где взять?

А так… Вдруг кто-то да рассыпет кванты

случайно на квадраты черноты,

уложенные к небу штабелями,

и пропасть с рваными краями

увидишь под ногами ты…

Архитектуры вавилонский след

неистребим в умах незаурядных,

как пафос в стерегущих травоядных

пружинах полосатых, спору нет —

закрученных не в наших мастерских.

А ВПРОЧЕМ о материях таких

не размышляют чухломские бабы,

поджавшие обветренные губы.

Но каждая из них свое весло

хватает, чтоб теченьем не снесло

в тартарары. Гребет поближе к дому,

хоть меньше там огня, чем дыма

в тяжелом очаге прабабкиной печи.

Здесь все еще румяны калачи,

а дети босы, но здоровы;

молочное мычание коровы

бодает рыхлый утренний туман,

и праздник в доме, коли муж не пьян.

Да вся пропахшая соленым потом

над черной пеною земной,

над черноземною волной

изба, как памятник потопа,

вцепившаяся в перегной…

НО разбегаются трава, ручьи, леса;

Все вдаль летит — дороги, мысли, песни,

рассыпаны дожди и птичьи голоса,

все мчится прочь, не держится на месте.

И даже столб дорожный, диковат,

плетется без дороги наугад.

Лишь за озерной синей пеленой

оживший монастырь стоит стеной…

Какою силой обладала Весть,

что купола могли возникнуть здесь?

Чтоб завязалось завязью иной

само движенье?.. Небо над равниной

высокое — колодезной водой

плескается в немыслимых глубинах…

Что нам искать, восторженным и диким,

в питомнике декоративных чувств?

Всяк ветер приручен, всяк кладезь пуст

перед лицом равнины многоликим

для нас, ушкуйников, посланцев вечевых

к пределам темным.

Что нам, острожникам, в убранствах дорогих,

каликам, странникам и на печи бездомным?

За тех, погубленных под небом вороным, —

страда земная!

И горек сладкий и веселый дым

любого рая.

Архангельск

Игорь Лавленцев ПАМЯТИ ВАДИМА КОЖИНОВА

Умер Вадим Валерианович Кожинов.

В последний год его жизни имя его вновь, как некогда, возникло на страницах не только традиционно ориентированных изданий, относимых по условной шкале к патриотическим, одной из нравственных и интеллектуальных характеристик которых и являлось его творчество. Имя Вадима Кожинова выкрикнули и те, кто злонамеренно и планомерно пытался выхолащивать, а вслед и уничижать само понятие патриотизма, представляя его наряду с десятью заповедями неким психогенным симптомом, куда более мерзким, чем все комплексы лелеемого Фрейда.

О нем заговорили, словно предчувствуя тревожным чутьем скорый уход этой несомненно знаковой, особняковой величины русской культуры конца ХХ века. Даже в цинично бесстрастном пространстве виртуальных интерсетей, словно по прихоти мистической закономерности, неоднократно высветилось слово — КОЖИНОВ, сопровождаемое еще при жизни (при нынешней жизни!) определением — ВЫДАЮЩИЙСЯ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ И ЛИТЕРАТУРОВЕД.