Газета День Литературы # 54 (2001 3)

Эдик заорал "Мама!" и раздавил его наугад, не поднимая век. На пальцах осталась кровь с расцарапанного виска.

Он уже перестал ругать себя за бессмысленное бегство. Второе дыхание, что ли, открылось — он теперь не просто искал родителей, не ждал — он их жаждал. И твердо знал, что они должны ему дать: еды. Борща, котлет с картофельным пюре, киселя. Полбуханки хлеба. Можно даже целую. И сразу ужин. А потом выспаться — и завтрак.

Чтобы отвлечься от мыслей о еде, Эдик принялся наблюдать обитателей автовокзала. Сортировать их. Вот солдаты-стройбатовцы с опухшими лицами. Офицер везет их в свой гарнизон. Вот студенты с рюкзаками. Едут, наверное, из института на практику. Вот молодой человек в костюме и с кейсом. Может, банковский клерк путешествует из одного банка в другой. А может, начинающий ответственный работник в командировке "на места". Хотя за пределы "Чебурашки" воспитанников практически не выпускали, Эдик прекрасно сориентировался во внешнем мире. Благодаря телевизору — тот, как оказалось, изображал все довольно точно.

"Пашка! Пашенька!" Женщина лет сорока, бежавшая прямо на него, сортировке не поддавалась. Может, уборщица, а может, и главврач. Он поднял глаза — да все подняли, как тут не поднять, она же, видимо, решила, что он отозвался на ее "Пашеньку". Подбежала вплотную, плачет — а губы расплываются уголками вверх. Потом схватила в охапку и потащила в автобус.

Эдику, честно говоря, было уже плевать, кто его и куда тащит. В конце концов, накормить может и эта. Привезет в свой детский дом, даст пожрать, а потом, выяснив, что и как, отправит в "Чебурашку". Эдик прислонился лицом к стеклу. За окном пролетали бесчисленные лысые березы.

"Я ведь сразу подумала, что он в поселок подался, — рассказывала женщина, давясь розовыми листиками капусты и свекольными брусочками. — Еще вчера, когда по деревне бегали с племянниками, с Захарьиными-то, я им тогда еще сказала, нечего здесь искать, надо в поселок. Никак, на юг Пашка собрался. На курорт, — она сглотнула и фыркнула. — Ты уж, Михаил, не секи его в этот раз. Сам он, небось, намучился — вон как борщ уплетает, — сказала она, обращаясь к сидевшему напротив угрюмому мужику, по всем габаритам походившему на завхоза. — Вообще говоря, надо нам как-нибудь и правда на юг съездить. Отдохнуть по-человечески. А, Миш?" — спросила женщина, прижав Эдика к плечу.

— Дядя Миша, ну объясните вы ей. Я ж не из вашего дома, из другого, — Эдик постарался звучать по возможности покорно.

Мужик поднялся, прижав ладони к столешнице. Пальцы его дрожали. На лице наконец появились эмоции — да какие. Он был изумлен, оскорблен и разъярен одновременно. Стол заскрипел. Рюмка с водкой пошатнулась и упала. По скатерти расплывалось темно-серое пятно.

— "Дядя Миша"? Измываешься, недоумок? Не нагулялся? — он схватил Эдика за шиворот и потащил на улицу. Женщина зарыдала. В дверном проеме появилась девочка лет пяти, показала Эдику язык и мигом исчезла.

На заднем дворе Пашка проходил обряд посвящения в сыновство. Так уж вышло, что первым делом (ну, кроме борща) он получил от родителей десять ощутимых ударов ремнем по заднице. Может, и было за что. А отдельно одиннадцатый, в двойную силу. За выпавший из кармана гондон.

Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ

КТО ЧТО СЛЫШИТ…

"О, наш великий и могучий,

Какая ширь в твоих созвучьях!

Вот где-то крикнули: — Эгей! -

А будто кликнули: — Э, гей!.."

Михаил ЗОРИН От многозвучия фигея,

Непроизвольно как-то вдруг

Я в апогее-перигее

Услышал некий дивный звук…

Он также в море был Эгейском,

В горячем гейзере дышал,

Таился в сыре "Адыгейском"

И удэгейца воскрешал…

Я думал о поэте Гейне,

О Гей-Люсаке я дерзал,

Мне вспоминался Опенгеймер…

Но Гейко Юрий мне сказал:

— Своеобразен слух твой, Миша…

Есть байка в русле этих тем,

Где мама — гейша, папа — рикша,

А сын их — Мойша, между тем!..