Газета День Литературы # 71 (2002 7)

— Это довольно постыдная страница не одного лишь Иркутска, а большинства провинциальных городов, больших и малых, но Иркутск это общее упрямство ничуть не оправдывает. Смотрите, что получается: социалистическую собственность растащили, социалистическую нравственность убили, вызывающе принимается закон о продаже земли; вот-вот, помяните мое слово, будет легализована проституция, т. е. все лучшее от прежнего строя уничтожено, а вот это, отнюдь не лучшее, этот "иконостас" 20-х, самых жестоких для России, годов остается неприкосновенным. Что за тайны? Что за страх? И требуется-то для переименования улиц всего-навсего решение Городской думы, а не Совмина, как раньше.

В 80-х годах в России (не в СССР, а в России) было более 60 тысяч улиц, носивших имя Розы Люксембург. А если бы их осталось 20 тысяч — что, память о Розе Люксембург была бы оскорблена? Роза Люксембург, как и Клара Цеткин, как и Марат, вероятней всего, и не подозревали о существовании Иркутска; их имена в соответствующей рамке останутся в мировой истории, но зачем они Иркутску? Иркутску больше подобает не забывать имена графа Муравьева-Амурского и графа Сперанского, Кузнецова и Сибиряковых, Пежемского и Кротова...

Есть улица Иосифа Уткина и нет улицы Константина Седых; есть улица Усиевича и нет улиц академиков Герасимова и Окладникова. Странное обслуживание того, что не любило да чего там не любило — ненавидело Россию и вдоволь потрудилось для ее духовного и физического убиения.

Что касается Иркутского Кафедрального собора, взорванного в 30-е годы, — насколько я знаю, на этом месте епархия совместно с областной администрацией собираются поставить храм-памятник, воспроизводящий собор в уменьшенных формах. Но опять же: на какой площади? На Тихвинской или на площади Кирова?

— Ваша повесть "Пожар", написанная в начале перестройки, вызвала резонанс у читающей публики. Вы очень точно обозначили начало "мирового пожара" для России, вывели образы архаровцев, своекорыстных рвачей, людей без чести и совести, которые успевали под треск огня, в клубах дыма растаскивать народное добро. В конце 80-х годов вы представляли масштабы того грабежа, который последовал вслед за развалом СССР?

— Нет, конечно, не представлял. Ни в одном дурном сне не могло такое привидеться. Истинные масштабы разрушения оказались в сотни, в тысячи раз сильнее тех, которые можно было предполагать. Происшедшее перевернуло государство с ног на голову, а все его ценности, все составляющие вывернуло наизнанку. Оказалось, что вне государства, вне прочной власти и порядка не выстаивает и человек, не выстаивает здравый смысл, теряется нравственная и духовная ориентация. В повести показано, так сказать, "низовое" расхитительство, растаскивание государственного добра теми, кто не имеет прочного места в жизни. "Перестройка" и особенно ее продолжение после 91-го года явили нам редкую в истории и печальную картину того, как власть, сама власть мобилизует граждан на уничтожение государства, т.е. сама власть выступает в роли мародера. Новейшая и бесстыднейшая пропаганда помутила умы людей настолько, что они перестали за государством, за строем, которые сегодня одно, а завтра другое, видеть Отечество, приют всей исторической России. Мой Иван Петрович, герой "Пожара", давно уже скончался от сердечного удара при виде "пожара", объявшего всю страну. Миллионы их, лучших и совестливейших, скончались от сердечного удара или наложили на себя руки от невозможности жить в аду. В 1996 году Ельцин никак не должен был быть избранным на второй срок — и все-таки избрали. Избрали богатые? Нет, их бы не хватило и в пятой доле. Избирали и бедные, из грязи и нищеты тянули они руки, чтобы проголосовать за "всенародного".

Духовную оккупацию гусинских и березовских выдержать оказалось труднее, чем загнать в бункер Гитлера. Вседозволенность обернулась диктатом худшего. Никогда еще враги России не добивались столь впечатляющих результатов в стандартизации "этого народа".

Для меня эта в сущности добровольная сдача в плен явилась самой большой неожиданностью. Ближайшие годы покажут, была ли достигнутая победа окончательной или мы все-таки способны, по хорошему русскому слову, очухаться. Кстати, сельских людей, живущих среди природы и на земле, а не на асфальте, демократический и рыночный вертеп закружил гораздо меньше. Можно сказать, что сегодня Русь отступила в деревню.

Но она ведь и начиналась с деревни. И все ее беды начались с того, что она перестала видеть в деревне свою родную мать.