Газета День Литературы # 93 (2004 5)

Регина Григорьева МЛАДШИЙ БРАТ ХАРОНА (Вокруг Сергея КАЛУГИНА)

Сколько раз нужно прослушать песню, чтобы запомнить слова? Обычно от двух до пяти. Еще два-три прослушивания — и она начинает преследовать тебя, поджидать в засаде, внезапно набрасываться из темноты. Эта песня настигает меня за полтора пролета до родного порога. Я захожу в свою дверь —

…предо мною стоит

Великий ужас, которому имени нет.

Это мой двенадцатилетний сын грузится Сергеем Калугиным.

— Ну и как тебе это? — вопрошаю я самым непроницаемым тоном.

— Да в общем — видно, что не просто так: хорошо поработал человек и над словами и над музыкой...

И — испытующий взгляд: тех ли мыслей я жду от него?

Держу паузу.

— Ну да. И слова на музыку хорошо ложатся... А что? (Заводится!) Правильная песня, и мысль правильная, потому что бывает вот так, что хоть сдохни, а драться надо. А даже если сдохнешь, всё равно — надо.

— Ага, врубаешься. А теперь — брысь спать! Только портфель собери, я тебя в семь часов будить не стану.

— Да ладно, я и сам проснусь!

Пока я укладываю младших, из ванной, из-за закрытой двери, из-за плеска воды доносится знакомый мотивчик; я не прислушиваюсь, еще немного — и слова проявятся сами:

...лежишь на солнце пьяный

И на все тебе плевать!..

"Ну-ну! — думаю я. — А дальше там еще "Армия" была... и "Селедка"... Вот побейте меня об заклад, если мое детище еще не похвасталось этими сокровищами всем своим друзьям. Да что уж там — все не отцензурируешь..."

А теперь, когда всё улеглось и все улеглись, я могу наконец сесть и написать то, что давно собиралась выстроить в единую линию. И предупреждаю, как честный человек: не ждите от меня объективности, я безнадежно и горячо пристрастна. Я не знаю, что такое искусство, я ничего не смыслю в музыке и давным-давно перестала понимать, зачем нужны бесконечные километры рифмованных и нерифмованных строк, фейерверки изысков, дебри ассоциаций, омуты подтекстов. Я знаю только то, что иногда слова, выстроенные в достодолжном порядке, обретают силу, способную искривлять траекторию событий. И знаю еще, что, касаясь человечьей души или вторгаясь в нее, эти мимолетные колебания воздуха, звуковые ряды, которые мы пытаемся наделять каким-то смыслом, способны творить неожиданные штуки. А порой слова приходят неведомо откуда, возникают сами, сгущаясь из пространства, складываясь в непроясненные мысли, и требуют: "Думай нас, думай!" Так вот неожиданно, почти ниоткуда пришла внезапная фраза: "Сергей Калугин — младший брат Харона". Удивилась, рассмеялась, задумалась — ну да, конечно: как же еще обозначить то, чем занимается Сергей Калугин последний десяток лет?

(Из разговора в сети: "Кажется, я только что понял, что на самом деле делает Калугин. Вот знаешь, когда ты идешь в каком-то незнакомом и стрёмном месте, тогда очень нужно, чтобы кто-то шел сзади. Чтобы не страшно было идти вперед и не оглядываться…")

Последний десяток лет младший брат Харона Сергей Калугин стоит у границы, разделяющей их и нас, на ничейной полосе взросления, там где когда-то стоял БГ и смотрел нам вслед. Свято место не должно пустовать, и Сергей с великолепной иронией осознает это:

Государь мой, прости, но для этой песни

Я заимствую твой язык,

Ибо жизнь заставляет заняться работой,

К которой я не привык.

Я в реестре призваний очарованный странник,

А не рыцарь, глядящий вперед,

Но что делать — ефрейтор заснул на посту,

Рядовой поднимает взвод.

Пограничье между отрочеством и зрелостью — время тяжкой внутренней работы. Наши "примитивные" предки знали это и проводили подростков через "новое рождение" — инициацию. Мы, дети пластмассовой цивилизации, забыли это. Мы только вчуже удивляемся варварским и жестоким обычаям диких племен. А тем временем наши растущие дети сами преодолевают рубеж взросления, сами выкарабкиваются из тех же ловушек, которые поджидали и нас, мучительно рожают свое новое "я". Переходный возраст, юношеская депрессия, пубертатный суицид — уже устоявшиеся термины… По статистике, максимальное количество самоубийств приходится именно на этот возрастной промежуток. Наши дети, ведомые слепой стихийной волей к сакральному, томимые неосознанной жаждой инициации, ищут выхода в новую жизнь, ищут верного пути, а вместо этого получают бесконечную жвачку густопсовой попсы.

Но ведь кто-то же должен говорить этим детям,

Что оружие — гибель и страх,

И что в Господних глазах они просто деревья,

А Он — ветер в их чистых ветвях...

Сергей Калугин говорит это. Его песни — честное, точное и подробное описание внутреннего пути, пути становления духа. Я не знаю, на какую глубину подтекста погружаются эти дети, шевелящие губами в такт песни. Так шепчут молитвы или заклинания, порой не вникая в суть, доверяясь звучанию слова, которое само совершит всё, что ему назначено. Иногда этот путь идет по краю пропасти, в полушаге от мрачного очарования бездны.

(Из разговора в сети:

— Слушаю "Черную луну". Очень сильно и очень страшно. Я не знаю, можно ли вообще творить такое…