Газета День Литературы # 97 (2004 9)

Какая столица имеется в виду? Столица России, или столица Конфедерации Атланта? Изрядно горело и там, и там, хотя и в разное время. Знаменитая Скарлетт имеет отношение к Атланте и не имеет отношение к Москве. Никакого. Еще меньшее имеет отношение к Атланте Гусев. Речь идет, скорее всего, о московских пожарах. Ну, и какая связь между полыханием Манежа и поведением толпы этих внезапно размножившихся О`Хар? Граждане, если кто в состоянии, объясните, что же все-таки тут имеется в виду!

Ну, ладно, это всё формальные мелочи. Ну, не владеет автор, даже в минимальной степени, искусством построения связного поэтического текста, ну и пусть. Что поделаешь...

Поговорим теперь о другом виде свободы, о свободе чувств.

"Зимняя весна" — книжка о любви. Более того, о любви и сексе. Драматизм ситуации обнажается еще в первой трети книги: "Вот я старик", "Шагренев клок уж зрим едва". Что же следует вслед за этой трезвой, мужественной самооценкой?

У поэтов — секция,

У меня — э……

Неужто — эрекция? Тогда непонятно, для чего эти стыдливые точки во вполне цензурном слове. Тем более, что ниже Владимир Гусев будет без всяких там точечек сообщать читателю такое... Разве лишь — предположим — автор боится произнести это заветное слово, сам не веря собственному счастью. Чтобы не спугнуть.

Важно отметить, что этим упоминанием о поэтической "секции", автор лишает себя возможности спрятаться за спину так называемого "лирического героя". Героем откровеннейшей книжки является не выдуманный персонаж, а конкретное должностное лицо.

Итак, эрекция. Но она ведь понуждает что-то предпринимать, а профессор — не юноша, чтобы за юбками гоняться. Судьба идет навстречу лирическому герою. Сердитый, всем недовольный старичок обретает большое, возвышенное чувство. Появляется героиня с распространенным русским именем Оленик-Джанечка. Она приветствуется энергическим текстом, где более-менее банальные красивости, вроде "Снова, о, снова очей ожидание" (у Пушкина, помнится, всё же было "очей очарованье"), "Что ж сохранит меж безумьем и верою?" — нанизаны на шампуры заунывного рефрена: "Только любовь! Только любовь!"

Кстати, и тут Гусев не изменяет своему любимому приему. Отблеяв сколько положено: "Только любовь!" — он тут же спохватывается: "Голодовки, да голодовки, хоть бы раз за автоматы взялись".

И тут же показывает пример того, как "браться за автомат".

Лирический сюжет книги развивается с перипетиями. "Кристаллизация" чувства по Стендалю и обожествление предмета происходит не сразу. Время от времени из бездонных глубин гусевского духа всплывают обломки прежнего опыта.

Женщина? Ей вечно МАЛО.

И не секса, а презренного металла.

Но дорога к счастью проложена. Время его величества СЕКСА настает. И всё в мире преображается, как положено:

Когда я Сисечку целую,

Ты ж отвечаешь "Мальчик мой"

Происходит чудо духовного омоложения, и нам становится понятно, почему сия Сисечка пишется именно с большой буквы. Ведь перед нами не просто какой-нибудь вульгарный женский бюст, олицетворенный в любовном имени, а волшебный орган омоложения. Похоже, что здесь налицо римейк знаменитой сказки Петра Ершова, эдакий "Гусёк-Горбунок". А Сисечка играет роль котлов-преобразователей. В новом варианте "литературный царь" (не будем забывать о статусе Владимира Гусева) обманывает всех: облобызал Сисечку — но не сварился от избытка температуры и темперамента, а обернулся мальчиком.

Тема Сисечки может быть интерпретирована еще и следующим образом: Гусев есть продолжатель великого целовального дела, начатого суфием Саади и перенесенного на отечественную почву Есениным. Помните — "только в грудь"? И надо признать, что на настоящий момент именно Владимир Гусев, а не кто-либо еще, является наиболее крупным поэтом-сисечником в нашей литературе.

Гусев не только чрезвычайно, сверхпредставимо смел в описании интимных нюансов своих взаимоотношений с упомянутым выше Олеником. Он еще и честен. Он не строит из себя мифологического Приапа, а излагает всё, как было, видимо, на самом деле.

Я целую ей пятки

Ну и пальчики ног.

Целовал без оглядки

Все что мог и не мог.

Плечи, задик и польчиЧки (убей меня Бог, если я хотя бы догадываюсь, что за часть женского тела тут имеется в виду.— Е.П.);

Сиси, ножечки мня…

М-да... Профессор, снимите очки-велосипед! И отвечайте, как на духу: ваше "мня" — это деепричастие от какого глагола: "мять" или "мнить"?

Но — мня-мням! — забирает. Читая, невольно можешь почувствовать себя героиней тупого попсового шлягера "Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже". Однако, если представишь, что у тебя всё описанное выше — в профессорской слюне… ну, да ладно, мы тут о поэзии.

В этом отрывке поэт-сисечник виртуозно объединяет свою поэтическую и свою эротическую манеры, то есть работает языком сразу в двух смыслах. Это признак настоящего мастерства, которое... Ну, сами знаете.