Газета День Литературы # 98 (2004 10)

Впрочем, даже и такая явная тенденциозность не может, не в силах глубоко проникнуть в столь мощный пласт толстовского реалистического письма. И на поверку, при достаточно вдумчивом вглядывании в горские характеры и ситуации едва ли не бoльшая часть этих "чести и достоинства" оказывается дутой, исполненной ложными целями и средствами, ложной патетикой, где хваленый газават не отделить от заурядного жестокого грабежа и резни… Надо только знать объективную историю и той, и нынешней чеченских войн, а в особенности предысторию, причины их возникновения — и станет, в том числе, понятным калужский финал Шамиля. Ни тогда, ни теперь русские не собирались отнимать у чеченцев ни землю, ни свободу вероисповедания, самоуправления и мирной (подчеркиваю, мирной) жизни — условие было одно: не убивать и не грабить…

И Льву Толстому ничего бы не стоило художественно разоблачить весь этот "воровской закон" горцев, всё первобытное убожество и жестокость адата — если б захотел… Не захотел, мишень была другая; и даже, говоря по-нынешнему, подпустил "блатной лирики" в воспоминания главного персонажа…

Романтическое "кавказское очарованье" нашей публики начинает проходить, кажется, только сейчас — когда мы, наконец, воочию увидели всю грязную изнанку этого мира, всё вероломство и низость этих "рыцарей чести". Дорого далось нам это очарованье.

Но дело опять же не столько в этой или других каких исторических ситуациях и казусах — дело в ответственности впередсмотрящих, обязанных видеть тупики и действенно предупреждать их, в нашей ответственности перед Словом, перед правдой. И закономерно весьма, и многозначительно признание Толстого, сделанное секретарю В.Булгакову перед самым финалом, 24 сентября 1910 года: "Стараюсь не думать о последствиях своей деятельности…" Старался — а всё-таки думал, мучился и этим тоже, ибо нельзя об этом не думать.

Всё сказанное мною — отнюдь не обвинение Льва Николаевича, но лишь попытка разобраться в мучительных наших вопросах к самим себе. И мы должны, конечно же, воспринять это как урок нам и для нас — им, Львом Толстым, со страданием пропущенный через себя и почти сформулированный, как вакцину для нас, испытанную им прежде всего на себе. Урок, прибавивший нам, надеюсь, зоркости и выверенности в планах, трезвого приятия реалий.

Да, зло сейчас, как кажется, окончательно расковано, как никогда в истории нестеснительно, идеологически вооружено до зубов — с установкой на всеобъемлющую и всеподавляющую ложь и варваризацию, с претензией на тотальную зачистку всего нравственного, духовного. Да, "совсем сумасшедшие управляют всем" — не то что в бытность Толстого, и уже очень далеко "продвинуты" мы в тупик. Культурой — и той руководят нравственные уроды, не говоря уже о ТВ и масс-медиа… Но высшая точка этого зла, еще далеко не пройденная, будет одновременно и началом конца его (пусть относительного), саморазрушенья, самопожирания — диалектику еще никто не отменял. Ее может отменить только Армагеддон — но это уже дело Божье.

А наше дело… "Эти люди — робкие — не могут понять, что лед трещит и рушится под ногами — это само доказывает, что человек идет; и что одно средство не провалиться — это идти не останавливаясь, — писал Лев Николаевич Герцену в марте 1861 года. — …Ежели мыльный пузырь истории лопнул для вас и для меня, то это тоже доказательство, что мы уже надуваем новый пузырь, который еще сами не видим. Нам, людям практическим, нельзя жить без этого".

И почему бы нам, в самом деле, не стать людьми практическими, перестать тешить и сбивать с панталыку себя — не толстовской, нет — своею собственной нехлюдовщиной?

Валерий Хатюшин ПОЛКОВНИКУ БУДАНОВУ

Держись, полковник, за тобой страна,

дух боевой, мы верим, не остужен.

Еще твоя не кончена война,

и нам еще ты будешь очень нужен.

Мы все — приговоренные, как ты,

как ты — сданы и преданы своими.

И мстят тебе картавые скоты,

мы никогда не уживемся с ними.

Через тебя хотят сломить и нас.

Позорно обнажилась подлость власти.

Ты воевал по-русски за Кавказ,

темня глаза ублюдкам рыжей масти.

Ты этой подлой власти — приговор.

Ей не отнять народную награду.

И что бы там ни вякал прокурор, —

душа народа различает правду.

Мы оказались в замкнутом кругу.

Нам всем грозят тюремною стеною.

Ты страстно бил из пушки по врагу,

но главный враг был за твоей спиною.

Держись, полковник, русские — с тобой.

Мы перетерпим времена лихие.

Мы скопим силы на победный бой.

Не сдашься ты — и выстоит Россия.

сентябрь 2004 года

Валерий Исаев-Меленковский ВЗИРАЯ НА МИР ПУСТЫМИ ГЛАЗНИЦАМИ

Тебе, которую я на свободу выменял,

не отдал ни небу, ни солнцу, ни морю

и обрёл я Бога в твоём кратком имени,

и его устами денно, нощно вторю,

посвящаю эти грехоподобные строки,

которым равна лишь душа моя,

твоя душа и душа Бога.

Этому свидетели мои поводыри волки,

потому что их там, у белых скал, на удивление много.

Охотившихся на лис.

Их след лишь известен сороке.

Не лучше ль сыграть осторожный вист,

чем мизер без двух на студенческой койке.

Ничего!