Газета "Своими Именами" №30 от 24.07.2012

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий… о…» куда тянет идти, бежать, нестись? Лично я бежала и бегу к фронтовикам-окопникам. Когда-то их вокруг было много. Теперь таких — наперечёт. Всё чаще открываю их книги. Ужас последних «демократических завоеваний»: кКнижные развалы… на помойках. Оттуда принесла «Армейские записные книжки» Семёна Гудзенко (1962 г.). Предисловие Павла Антокольского, потерявшего на войне единственного сына. Он пишет: «Сквозь биографию очень одарённой личности, как сквозь прозрачный транспарант, проступает биография поколения, которое со школьной скамьи самоотверженно ринулось в мировую битву, и жертвуя всем, вплоть до жизни, вынесло на своих плечах столько тягот и горя первых месяцев войны. Поколение, которое, мужая, закалялось и становилось суровее с каждым часом войны, прошло всю грандиозную дорогу сражений, побед и утрат».

«…Осень 1941 г. … Тёмная Тверская. Мы идём обедать с винтовками и пулемётами. На Садовой баррикады… У меня в противогазе «Английские баллады» Маршака. Купил по привычке. Читать уже не могу. Читаю только газеты, все, от доски до доски. Ждём, ждём. Ночью бомбы. В институте (ИФЛИ) бывает пусто. Люмс собирается уезжать.

Москва, Москва, ты мне всего дороже.

Над милым краем вьётся вороньё.

И даже здесь, на снежном бездорожье,

Я чувствую дыхание твоё…»

…Ноябрь. Это было крещение. Первые убитые. Первые раненые, первые брошенные каски, кони без седоков, патроны в канавах у шоссе. Бойцы, вышедшие из окружения, пикирующие гады, автоматная стрельба.

Погиб Игношин. На шоссе у Ямуги. Убит конник. Осколки разбили рот. Выпал синий язык.

Чтоб рану гнойную видали

Те, кто пытался жить в тиши,

Ты вспомни всё: бои и дали,

И кровью книгу напиши».

Семён Гудзенко умер в 1954 году.

…Слабое и, может, даже совсем не безупречное утешение ютится в моём сердце: поэт всё-таки успел окунуться в атмосферу того ликующего восторга и неистовой любви-благодарности, с которой их, победителей, встречал народ в сорок пятом. Как же беззаветно бросались к ним заплаканные от счастья женщины, обнимали-миловали-целовали! Как сияли глаза девчат, когда под незабвенные «Брызги шампанского» крутились они в объятиях «настоящих фронтовиков» на словно раскалённых танцплощадках! Как старики и старухи затаскивали к себе мимохожего недавнего солдата-офицера, чтоб с ним чокнуться за Победу! С какой наивно-беззастенчивой гордостью мальчишки хвалились портупеями, что им подарили отцы или братья: «С Первого Белорусского! Эта штуковина и в Берлине побывала! Вот!»

Но какое же несметное количество юношей, мужиков повыкосила та страшенная война! Сколько вдов, и очень даже молодых, в городах, посёлках, сёлах остались без вымечтанной любви! Без своего парня, мужа, отца своих детей… Помню, как, не скрывая своего горемычного одиночества, выходила безмужняя «улица» встречать идущего «с фронта», как глядела сквозь слёзы на счастливых невест, жён, дождавшихся своих ненаглядных и рыдающих от счастья в прочных мужских объятиях.

Соблазны! Ты, юноша, мужчина, уж в таком сверхдефиците на великой Руси! Можешь пить, гулять, менять случайных подружек… И ведь немало бравых фронтовиков не сумело одолеть «вечного праздника» и спилось. И растеряло в потоке легко доступных «романов» на час уважение к женщине и саму драгоценную способность — любить.

Но молодой Володя Бушин и тут среди тех, кто не загулял, не искал смысла жизни в винце. И уже тогда он, коммунист, не способен был толерантничать с хищно-лицемерным мещанским отродьем. Оттого-то в «бомондных» кругах заработал славу «злого», который способен только ненавидеть. Хотя выверено тысячелетним народным опытом: неистовая ненависть к тому, что другого не заслуживает, — свидетельство самой что ни на есть праведной душевной организации, одухотворённой Любовью - к жизни, истине, женщине…