Газета "Своими Именами" №52 от 24.12.2013

Воспеватели некой особой, кристальной нравственности сельских жителей, знаю, были весьма обижены особым мнением на этот счёт несговорчивого Н. Кузьмина. Он без умиления вспоминает «ужасающие пьянки по праздникам. Причём свински напивались все — и взрослые, и дети. В том, что пьёт ребёнок, виделась даже какая-то доблесть. Одни наши деревенские знакомые являлись в гости обязательно с сыном, молоденьким парнишкой, он усаживался за стол вместе со взрослыми, и я сам слышал, как его мать обращалась к моей маме с просьбой:

— Агафья, ты уж Ваньку моего не обноси!

…Я был обязан тоже принимать участие в распитии. Позднее я стал от этого отказываться, и тогда недовольство гостей падало на отца:

— Ну, Паха, выучил ты сына, он теперь деревенскими брезгует!

Но вот что странно, спившихся потом все дружно презирали. А как же было не спиться!

…А отношение к женщине? Вот уж у кого была беспросветная судьба, так это у русской бабы. …Лошадиная судьба… Достаточно того, что к тридцати годам деревенская баба от надсады становится инвалидом… А смерть детей? Врача в округе ни одного, об аптеке и не слыхивали. Оттого-то смерть и собирала такую жатву среди деревенской детворы. Выживали единицы, самые здоровые».

И вывод без обиняков: «Так что не могу я слышать умилений по поводу исчезнувшей патриархальности. Чему, простите, умиляться, если накануне коллективизации 70 процентов полей крестьянин засевал вручную, примерно половину урожая убирал серпом и столько же обмолачивал цепами?»

Стало быть, Коле Кузьмину повезло. И даже то, что отец позволил ему только однажды, за все десять лет, заболеть и не пойти в школу, — пошло на укрепление того самого, легендарного «сибирского характера». И воспитание ремнём, а то и лопатой.

Но всё самое обидное, что случалось с подростком в семье, отодвигалось, отуманивалось школьной жизнью, тем самым ныне осмеиваемым «либералами» советским воспитанием. А в его основе — не подготовка рыночных рвачей и выжиг, но сотворение человека разумного, целеустремлённого, многими знаниями наделённого.

Вот и Коля Кузьмин, от нищеты стриженный отцом под ноль «бараньими» ножницами, почувствовал себя в школе очень нужным обществу человеком, гражданином великой, оберегающей тебя от бед страны. Вот почему будущий писатель, весь, целиком «из народа», отдаст всю силу своего таланта и «поперешного» духа защите и утверждению корневой народной правды. Ну да, с издержками, с перехлёстами разинского пошиба.

Но из песни слова не выкинешь. Именно Стеньку Разина вспоминаешь невольно, когда раздумываешь о крутеньком нраве Николая Кузьмина и его неистовой одержимости, с которой он бился со всякого рода кривдой. С другой стороны, он, притаённо, — «ласковый и нежный зверь». Для мамы прежде всего. Способной только любить, сострадать и прощать своего упрямого, «блудного» сына.

А сын выкинул такое в свои четырнадцать… Вместо того, чтобы «как все» продолжать учёбу, читать запоем, как читал, рисовать, восхищая учителя по данному предмету, крутиться на турнике — он уехал… И куда! В только что освобождённый от блокады Ленинград! «О нетерпении не хочется и говорить. Уже отгремела Сталинградская битва, война покатилась на Запад. Неужели всё кончится без нас?