Спектакль был назначен на семь часов вечера. К театру приехала без десяти минут шесть. Сам воздух вокруг Мариинского театра — в зарницах приближающейся легенды. Они сжимают, берут Театральную площадь в кольцо. Перед парадным, действительно, весь город — из желающих попасть на премьеру. Еще раз посмотрела на часы на руке. Стрелки дернулись и… стали двигаться в разные стороны.
Рождение балета из духа музыки.
С первым звуком увертюры балета (Сергей Прокофьев — композитор) оркестр Мариинского театра взял тот обертон, возвышенность и непокорность которого — подсказка: маэстро в зале! Юрий Григорович сидел в кресле ложи дирекции, за голубой с золотой бахромой драпировкой….
Сверкнул камнями-самоцветами задник сцены. Хозяйка Медной горы ящеркой соскользнула со скалы, внеся тревогу…. И фантастически-сказочно, как это бывает в ночь на Ивана Купалу, стал раскрывать свои лепестки "Каменный цветок". Контраст из прозрачности белых ночей — адажио Катерины с Данилой-мастером, гротеска — раззудись плечо! размахнись рука! — ухаря Северьяна и почти забытой кутерьмы стихийного ярмарочного веселья: с бесчисленными лавками и лакомствами, медовухой и балаганами, калачами и каруселями, дрессированными медведями и плясками-гаданьями цыган. Внезапно мистерия оборвалась. В — мгновенье. В статуарность Хозяйки Медной горы как апофеоз триумфа.
Мне было уютно в лоне гипнотически-обволакивающего действа. Flebile dolcezza или "блаженство слез" — секрет композиторов Неаполитанской школы XVII века и Григоровича — защищало от прямого воздействия Русского балета как откровения красоты… Я долго не могла покинуть ложу. Как знать, возможно, пережила одно из наивысших — влияющее на судьбу, вне сомнения — наслаждений. Зрительный зал уже совсем опустел, только в кулуарах театра еще раздается шорох эха аплодисментов, с которыми, как с "требованием веры", публика вызывала Григоровича на сцену. Где-то на уровне люстры театра с водящими хоровод ангелами и музами овеществлялась поэзия: