Газета Завтра 13 (1217 2017)

Кто-то (будто бы какой-то чуть не профессор, который обжил этот подвал) ввёл негласные правила, которые соблюдались всеми. Не водили баб! На стороне- гуляй. Сюда - нет. Поддерживали какой-никакой порядок. Разговаривали без мата. Если нужно выругаться- ругайся, а просто в разговоре- нормально говори. Не дрались здесь. Выходи на улицу и там махайся, сколько влезет. До этого, как правило, не доходило: лень было вылазить, и пока идёшь, уж забудешь, чего поцапались. И не лезли в душу. Каждый - этакая вещь в себе. И раньше, хотя все и жили в одном месте, теряя то одного, то другого, каждый был сам по себе. Были отдельные дружеские отношения: Брага с Николаичем, с Трухой, попавшим под машину год назад. Кто-то ещё с кем-то. Но «единой семьи бомжей» не было. Сосуществовали. То собачились, то мирно соседствовали, но не было общей темы для отношений. Её и не искали. «Многосерийцности» в разговорах не было: сегодня поговорили- и забыли. Без продолжения.

А тут все стало вертеться вокруг этого альбома. Брага стал безусловным авторитетом как самый родовитый. Им восхищались. Он, как обнищавший граф, таил своё происхождение! То жалели: из такой благополучной жизни - и в подвал! Каждый даже подумывал, что его самого ещё не так жизнь шмякнула, как вон Брагу. Надо же! От такой-то родни - и в подвал!

К нему шли за советом, как к третейскому судье, негласно признавая его превосходство, его право судить-рядить. Его расположения искали, хотя дать он ничего не мог. Но внимание такой персоны уже было лестно. Те детали, которые Брага не мог объяснить, когда при рассматривании альбома возникали вопросы, сами обитатели объясняли сохранением Брагой тайны. Люди из альбома ожили для каждого! У каждого было своё отношение к ним. Личное. И Брага даже стал ревновать подвальщиков к «своим родственникам». И когда кто-то спрашивал, например: «А сколько лет у дяди Валеры выслуги было?», отрезал – «Какой он тебе дядя? Тоже мне, племянничек нашелся». Чаще отвечал, что и как, но то и дело вскипал: все в родню лезут! Дядя, тётя, бабушка… Подвальные тогда то ли упрекали, то ли словно извинялись за своё панибратство: у тебя вон сколько родных! А у некоторых никого на белом свете нет. Так хоть чужого дядю дядей назвать.

Однажды альбом пропал! Брага пришёл вечером - сунулся, а альбома нет! Он похолодел. Хотя альбом уже не был тайной, но Брага по-прежнему его прятал. И вот пронюхали, сволочи! Устроил дознание: кто, что. Никто не сознавался, и все по-настоящему рассвирепели: обокрали всех! Пару дней Брага ходил, как убитый, огрызался на сочувствующих, но на третий день вечером, словно в надежде на чудо, сунул руку в нишу, и руке не поверил: лежит! Достал - все фото на месте. Тоже мне, идиоты, розыгрыши устраивают. Но перепрятал: второго такого розыгрыша и не переживёшь, чего доброго. Это как всю родню в одночасье потерять.

Как-то Брагу на подходе к дому мужик окликнул: «Анатолий!» Брага и не понял, что это к нему, тогда мужик не очень уверенно выговорил: «Товарищ Брага». Брага остолбенел, на мужика уставился. Тот – на него. Мужчина стал что-то мямлить несуразное, гмыкать. Брага насторожился очень: кто такой? Чего надо? Откуда его имя знает? И вдруг заметил, что Бульбаш из-за угла выглядывает: то высунет голову, то отпрянет. Брага вспомнил, что тот буквально накануне слащавым голосом спросил: «Браха, а имя какое тебе? Не Браха ш? Имя как цебе дали?»

Толян в хорошем настроении был, ответил по-нормальному. И Брага мужика узнал: это же «дядя Саша» из Владивостока, тот, кого Бульбаш узнал в альбоме. А этому идиоту, видимо, всё обидно было, что он прав, а ему не верят, и вот он разыскал. Брага не знал, что делать: его самозванство сейчас раскроется, и его построенный в воображении дом разрушится. Он сам во всё поверил, и вот- бульдозером правды сейчас всё сметут. Зачем? Он ведь ни к кому не лез и никакого наследства не ждал.

Мужик, погмыкав предложил: «Зайдём в кафе. Поговорим».

Брага равнодушно кивнул, поплёлся. Хоть время оттянуть. Он и не вслушивался очень-то, что мужик говорил, а думал, что у всего подвала отнимает опору, которая делала их жизнь устойчивой и опирающейся на семью, пусть и чужую. Что он словно детей обокрал, вытащив из кульков подарки и оставив камни какие-то. Чего сейчас идти домой? Что скажешь? Такой позор! Как дерьмом прилюдно вымазали. А дурак Бульбаш не унимался. Всё под окнами кафе ходил, подглядывая.