Газета Завтра 17 (1169 2016)

Помню только, что ответ был сдержанно холодноват, но оставлял возможность следующего письма, чем я и воспользовался. И мы наперебой заговорили о Бунине и Зурове, Зайцеве и Адамовиче, о парижской ветви изгнанничества (Виктор с Зайцевым переписывался, а Адамович так даже и писал о нём с большей зоркостью, чем мы, дураки, потому что ему не надо было доказывать что он "критик"). А скоро мы и без переписки могли слышать сердце друг друга, потому что часто виделись на разных писательских "мероприятиях".

Но Михайловское навсегда осталось паролем и отзывом. И сейчас, когда мы каждый год видимся в сентябре в Ясной Поляне на писательских "Встречах", мы всегда немножко отдельны от остальных участников "пушкинским братством" и я, в очередной раз протягивая ему свою тетрадь, где всё со старинной провинциальной радостью собираю автографы, уже предчувствую улыбчивый привет нашим молодым летам и нашему первому сдержанному объятью.

"Я готов бесконечно долго идти вдоль пыльной дороги и срывать подорожник и читать на его листочках дружеские признания друзей и знакомых жизнелюбивого Курбатова В.Я… Я чувствую себя несчастливым, когда не привозит он мне с великой Псковщины никакого листочка, ни одной строчки о том, часто ли идут дожди в Михайловском и Тригорском, "сказал" ли что-нибудь новое о Пушкине его приятель А.Вульф, побранила ли кого-нибудь из слуг П.Осипова и проч.

Надеюсь, что когда-нибудь он расскажет о нём то, чего я не знаю.

Вик. Лихоносов

9 сентября 2008

Ясная Поляна".

А через год в записи окликнулись и давние наши письменные беседы о Бунине, которого прежде неизменно поминали в учителях рядом с именем Юрия Казакова, а с уходом Юрия Павловича "передали ученичество" Лихоносову, чтобы золотая эта нить не обрывалась. Хотя сам Виктор Иванович говорит, что учился у Бунина не слову, а теме, мелодии, звуку.

"Вы застали меня на третий день печального недельного созерцания бунинских деревень в Елецком уезде… Сельская Русь безмолвно исчезает…

Я видел оставленные навсегда Осиновые Дворы, куда Иван Алексеевич любил и ходить, и ездить верхом, покрытую густыми деревьями безлюдную Колонтаевку. Нашёл в Васильевском (Глотове) дом литературно- исторического Таганка (помните рассказ о нём, 108-летнем). Снимал пруды в Озёрках и в Каменке, слушал песни в Польском (там, где "заря всю ночь") и над крошащимся храмом в Знаменском видел чёрного ворона, которому, может, триста лет (как в "Жизни Арсеньева"), и в поле по дороге в Петрищево (Рождество) вспоминал рассказ "Косцы" (те же столпы света из-под облаков, то же щиплющее душу раздолье, не косили только могучие мужики…).

А ещё побывал я в Кропотове, в несуществующей усадьбе отца Лермонтова — Юрия Петровича… Грустно и больно было…

Нету у нас в литературном мире защитников родовых усадеб русских классиков… Нету ни певцов, ни плакальщиков, ни вздыхающих по Руси поэтов…

Отовсюду я что-то выбрал себе на память! Пучки трав, листочки вязов (в лермонтовской аллее), из Колонтаевки привёз ветловую палку…

Музыка (ненаписанная) просилась в душу…

Впору писать что-то похожее на "Несрочную весну", но нету у меня бунинского симфонического размаха…

Однако не удивляйтесь, если, подражая ему чуть-чуть, я начну той же строчкой, что и у Бунина: "А ещё, друг мой, случилось со мною…" и т.д.

До будущей встречи в Тригорском.

В.Лихоносов

9 сентября 2010г.

Ясная Поляна"

Нетрудно догадаться, что после таких записей я тут же начинал ждать следующей осени и улыбчивых укоров, что опять забыл привезти "привет от Зизи". И "Элегия" всё не кончалась. И всё сквозила в записях неутолимая светлая печаль по прошедшему, словно он всё сердцем жил там, а писал здесь и тосковал по "оставленной" родине, — сам себе и автор, и немного герой, как, впрочем, ведь и должно быть у настоящего художника. Да он и о "здесь" писал, как о "там": бережно, вглядчиво, с какой-то прощальной подробностью, что восхищало требовательного Твардовского, в чьих дневниках я с радостью увидел о ещё до "Элегии" написанных рассказах: "Стал читать Лихоносова и до конца не мог оторваться. Какой молодец! С любовью, с нежностью и болью пишет ту низовую, окраинную жизнь, жизнь "с коровы", с базара, с огородца, с пенсий, жизнь которую не принято ни фотографировать, ни "отражать" в очерках, жизнь без "роли парторганизации" — саму по себе, со всеми отчаянными хлопотами, напряжением, мукой, безысходностью… Нет, этого уже не заставишь "соображать", дозировать "светлое" и "тёмное"…

В этом и была "бунинская школа" Виктора Ивановича.