Газета Завтра 20 (1172 2016)

Вот один факт. В 1956 году Уланова приезжает в Лондон, это первые "большие" гастроли Большого театра в капиталистической стране. Улановой 46 лет — и она танцует Джульетту! Пресса, конечно же, преисполнена сарказма. Балерина странная, избегает рекламы, папарацци, что вообще она может сделать? А сделала она то, что после спектакля "Ромео и Джульетта" англичане несли автомобиль с Улановой на руках, несли его до отеля, а после окончания балета "Жизель" впервые королева Великобритании ушла из зала театра незамеченной, впервые был нарушен вековой этикет. Тогда как публика с ума сходила от оваций перед рампой театра Ковент-Гарден.

Уланова стала эмблемой русского балета, выражением всего самого необыкновенного, светоносного, идеального, божественного не только в СССР, но и для всего мира.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Интересно, что это была середина русского великого страдальческого и такого масштабного ХХ века.

Марина АЛЕКСИНСКАЯ. Да, и этот русский страдальческий век Уланова сохранила в своей душе и даже своей осанке. Она видела Спесивцеву на сцене, её родители выступали в антрепризе Анны Павловой. Уланова сутулила плечи, немного втягивала шею, складывала руки на груди, держала такую осанку модерна. Такую осанку самозащиты, отстранённости от исчезновения всего того, по слову Бенуа, что нам так жаль. И вот уже этот сложный, трагический и великий "сталинский" ХХ век замкнул историю в оправу из титана, в которой русский мир жил, дерзал, падал, торжествовал, и Уланова пронесла его красоту в сегодняшнее время.

Андрей ФЕФЕЛОВ. Книга об Улановой является для всех нас значительным вкладом в этот вечный свод русской культуры. Такие книги для нас сегодня редкость. Не поделишься ли ты личными воспоминаниями о Галине Улановой? Что наиболее запомнилось от встречи?

Марина АЛЕКСИНСКАЯ. Для меня Уланова — образ из детства, который появился, когда мне было лет восемь-девять… Чёрно-белый экран телевизора, и на экране я увидела какое-то чудо. Я увидела балерину в шопениановской романтической тунике, она танцевала, не касаясь пола. Эта воздушность, эта неземная сущность Улановой и запомнилась мне. Помнится, потом я долго смотрела в окно, схваченное узорами мороза, и пыталась отогреть его пальцами, и в небе проплывала бледная, льдистая луна. Вот почему-то такой мой первый образ Улановой.

Потом уже, будучи подростком, я видела по телевизору Галину Сергеевну в ложе, ещё задёрнутой бархатом. Уланова говорила, что любит слушать музыку, но не любит бывать в консерватории, потому что мешают свет, люди, потому что музыку можно слушать лишь в одиночестве и что она — уединённая натура. И вот это выражение — "уединённая натура" — совсем было непонятно для меня. За ним была тайна, и она влекла меня.

И потом была Встреча. В 1995-м или 1996-м году я подошла к Большому театру со стороны Петровки, и передо мной остановился баклажанного цвета автомобиль "Жигули". Дверь машины открылась, и вышла Уланова. Вот то, что называется "обмороком сердца", я, наверное, тогда испытала. Уланова шла с необыкновенной красотой в каждом движении, отрешённая от внешнего мира. Как будто бы вся облитая стеклом. Я замерла тогда. И в эти минуты замирания очень многое проносилось в моей голове. Я понимала, что идёт величайшая русская балерина… Когда Уланова уезжала из Гранд-Опера в аэропорт Орли, то французы дорогу посыпали лепестками роз… Улановой Генри Форд подарил сверкающий автомобиль ручной сборки. Наше правительство ей предоставило автомобиль ЗИС, такой был лишь у маршала Жукова и у Терешковой… И я вижу Уланову, выходящую из пыльных "Жигулей", и она проходит в подъезд, даже не директорский, а артистический, и за ней тянется шлейф перешёптывания служащих театра. "Как это страшно, остаться одной и отчётливо понимать, что никакая слава, ничто никому не нужно"… И меня настолько поразил такой случай, что я потом несколько дней не стремилась к общению с кем-либо, не хотела разговаривать.