Газета Завтра 31 (1235 2017)

На рубеже XIX и XX столетий европейские интеллектуалы массово увлеклись японской культурой. Впрочем, не только интеллектуалы — обыватель, грезивший о дальних странах, тоже пристрастился и — замер от восхищения. Дамы наверчивали куафюру а-ля гейша и зачитывались романом Пьера Лоти "Мадам Хризантема", а на оперных подмостках гремела слава "Мадам Баттерфляй". Тема — одна и та же. Страсть европейца иль американца — неважно, белого-цивилизованного — к фантастической японке: "Тот, кто хоть раз разглядывал рисунки на фарфоре или на шёлке, которых полно нынче на наших базарах, знает наизусть эту прелестную замысловатую причёску, этот торс, всегда слегка склонённый вперёд, словно готовый к новому грациозному поклону, этот пояс, завязанный сзади огромным бантом, эти широкие ниспадающие рукава, это платье, почти обтягивающее внизу и заканчивающееся косым шлейфом, напоминающим хвост ящерицы…". Следом — намного позже — эстафету подхватит Валентин Пикуль и развернёт пред нами "Три возраста Окини-сан". Изысканная эпоха ар-нуво требовала новизны, экзотики и восточных легенд. Япония, внезапно и очень поздно открывшаяся для иноземцев, подходила для этого как нельзя лучше. К тому же японский канон чётко вписался в манерную линию Серебряного века. Любование цветком, изящным движением, шёлковым зонтиком. Мириады чарующих безделушек, без которых невозможно счастье. "Веер "летучая мышь" — память о прошлом лете" — читаем у Сэй-Сёнагон, а видим нашу Belle Époque с её экзальтированной грустью и тягой к наигранности. В XX веке интерес к Японии то затихал, то — умножался с невиданной силой. Технологический прорыв 1970-1980-х годов, совершённый азиатами и особенно — японцами, поставил евро-американскую цивилизацию в сложное положение. А ну как в XXI веке все первые позиции захватят "самураи"?! Они — странные и непостижимые. Соединяют вековечные ценности — с первенством в электронике. Не то эльфы, не то — биороботы. Мы не сумеем их понять до конца. Только — смотреть издали. Удивляться. Принимать или пожимать плечами. Но по части красоты они, пожалуй, всегда были впереди иных рас и народов. Эстетика для японца — краеугольна, сакральна и самоценна. Ироничный Филипп Дик в своей… антияпонской вещи "Человек в высоком замке" честно признался: "Только японцы способны видеть красоту в самых простых вещах, а главное, умеют их расположить".

В Музеях Московского Кремля открылась выставка произведений декоративно-прикладного искусства Японии XIX — начала XX века из частного собрания всемирно известного британского учёного, коллекционера и филантропа иранского происхождения, профессора Нассера Дэвида Халили. Уже само название — привлекает и повергает в трепет: "За гранью воображения". Устроители сообщают, что "все без исключения произведения, отобранные для экспонирования на выставке в музеях Московского Кремля, отличает высочайший, не достигавшийся в другие периоды уровень исполнения, а также безукоризненный, рафинированный вкус их заказчиков и создателей". Итак, перед нами эра Мэйдзи (1868 — 1912) — отказ от самоизоляции и начало контактов с Европой, Америкой и многоликим Востоком. Мэйдзи есть Просвещение. Именно тогда — в эпоху императора Муцухито — японцы вдруг ощутили себя частью суетливой, динамичной и хитросплетённой цивилизации. Став интересны другим, обогатились и сами. Восприняли передовую технику, постигли французское платье, переняли страсть к фотографии. А из Японии вывозились ширмы с драконами и цветущими ветками, веера, пахнущие тонкими благовониями, и кимоно, которые ни одна bon-ton-парижанка всё равно не умела носить… Всё это и многое другое можно увидеть на выставке. Коллекция персиянина Халили — стопроцентного британца по вкусам и привычкам — считается одной из самых роскошных в современном мире.

Декоративная композиция — две рыбки на волнах (ок. 1900, Осима Дзёун). Тщательно и натуралистично (что касается рыб) и — сказочные воды, напоминающие виньетки модерна. Доходчивый пример заимствования европейских образцов — сиюминутная мода на капризно-замысловатые формы — достигла и японцев, которые жадно хватали и перерабатывали всё "чуждое" и новое. Не забывая о своём родном. Вечном. Здесь много животных — статуэток, курительниц для благовоний, посуды с изображением того или иного зверя, зверька… Вот — блюдо: на рисунке серенькая мышь катает в лапах ягоду. Рядом — хищная металлическая птица, нацеленная и неумолимая. Слон-курительница (ок. 1890, Сёами Куцуёси) — типично восточный колорит, где-то напоминает Индию. Чрезмерность украшений и переизбыток частностей. Снова курительница — в виде вылупляющегося птенца с полуоткрытым клювом (ок. 1885, Кобаяси Сюнко, мастерская Намикавы Сосукэ). Треснутое яйцо, часть крылышка, лапка — поразительно и даже пугающе. Арома-курительница — часть японской бытовой культуры, и, как писала незабвенная Сэй-Сёнагон, "аромат курений поистине пленяет чувства".