Газета Завтра 403 (34 2001)

В масштабе нашей сегодняшней человеческой жизни вчный двигатель, перпетуум мобиле — не химера, а реальность. На принципе вечного движения основано все: и бег времени, и бег Земли вокруг Солнца, и бег Вселенной. Когда же ученые говорят о миллиардах лет, это — научный фольклор: речь идет о решениях уравнений, коэффициенты которых определены по достоверным событиям, однако правомерность столь далекой экстраполяции никак не обоснована, а сами уравнения (иногда и достоверность событий) — сомнительны.

Мы можем, конечно, верить, разъяснял он ученикам (среди них был К.Э.Циолковский), что земля — это небольшая звездочка, и солнце — звезда, но мы всему этому лишь верим; не управляя движением земли, мы не можем убедиться в действительности этого движения, мы лишь предполагаем его.

Учитель географии предложил признать целью человечества достижение бессмертия (а значит, и — воскрешения всех предшествующих поколений).

Совершенно неважно, возможно ли осуществление проекта. Это — правильная постановка вопроса, оптимальная стратегия по снижению разрушительных тенденций: межнациональной, религиозной, классовой, сословной напряженностей, пронизанных "законом борьбы".

Сама идея — изобретение, родственное компасу. Поставив целью воскрешение погибших от смерти, мы узнаем, в какой степени мы способны управлять процессами случайного блуждания.

Учитель поделился своими размышлениями с поручиком артиллерии, защищавшим Севастополь от неприятеля в Крымской войне. Его рассказ об обороне Севастополя был опубликован в журнале "Современник" без подписи автора; отставной ротмистр Чаадаев писал о нем члену Правительственного сената А.Я.Булгакову: "Вот это добротный патриотизм, из тех, что действительно делают честь стране, а не загоняют ее еще дальше в тупик, в котором она оказалась".

Поручик признал, что перемена понимания смысла жизни не только не невозможна, но, напротив, только она и может вывести людей из тех бедствий, от которых они страдают. И что перемена эта неизбежно рано или поздно должна свершиться. Однако было много пунктов, по которым они не договорились. Л.Н.Толстой объявил "Фауст" Гете подобием искусства, так как оно не связано с чувством, а создано по образцам, Федоров же считал "Фауста" плохим искусством, передающим ничтожные чувства. После чего Толстой погрузился в многолетние размышления, обдумывая, что же это такое — искусство. Впрочем, оба не признавали "Божественной комедии". Не понимали Дантова счастья, при котором грешники осуждаются на вечные муки, а праведники — на созерцание этих мук.

Толстой обнаружил, что красота понимается учеными по-разному. Одни считали, что красота заключается в целесообразности, другие — в симметрии и пропорциональности, полезности или гладкости; в различных соединениях этих начал или в гармонии частей; в порядке частей во взаимном отношении между собой и в их отношении к целому; или в единстве разнообразия. Гегель, сидя в кабинете, открыл, что красота есть просвечивание идеи сквозь материю.

То, что еще недавно казалось абсолютным: "красота спасет мир"— стало сомнительным. Мир идет другой дорогой, красота уже давно отделена от добра. А пока, по мысли одного врача, уроженца Таганрога,— спасение лишь в отдельных людях, разбросанных там и сям.

После пятнадцатилетних раздумий Лев Толстой пришел к выводу, что искусство не есть проявление таинственной идеи, красоты, Бога, а — средство общения людей; оно имеет ясную определенную цель — понять другого человека. Теории искусства, основанные на красоте, есть не что иное, как признание хорошим того, что нравилось и нравится узкому кругу людей,— паразитному меньшинству. Определив сущность искусства: "радоваться чужой радости, горевать чужому горю, сливаться думою с другим человеком" — он обозначил проблему "понять другого" как главную. Федоров не согласился с Толстым.

Он сказал: сам человек — не создание только природы, но и произведение искусства. Понять другого — недостаточно. Какое может быть наслаждение в знании? Пусть знание доступно для всех, в чем же наслаждение? Все будут видеть беспощадную, смертоносную борьбу всех против всех, можно ли наслаждаться таким адом? Федоров перестал бывать у Толстого и объяснял это неловкостью, которую он чувствовал: "Вы травоядный, я тоже могу есть траву. Но когда мы едим траву, то этим, как будто, обличаем ваших домашних, которые едят мясо, а ваши домашние обличают нас".

Наука, религия, искусство — все разрушало хрупкое сочувствие между людьми. Религии, соединяя некоторых людей между собой, отделяли их от других людей, служили источником враждебности к ним. Ученые сокрушались, что люди не могут жить в мире. На деле же, чем бы они ни занимались, чистым или прикладным знанием, они способствовали усилению вражды.

Роль науки (особенно "фундаментальной") крайне преувеличена. Запись в дневнике Колмогорова (1943 год): "В каждый данный момент существует лишь тонкий слой между "тривиальным" и недоступным… Заказная прикладная задача поэтому в большинстве случаев или решается тривиально, или вообще не решается".