Газета Завтра 441 (19 2002)

Странно представить, что Кочневу той поры — всего 25 лет... Какая отзывчивость, какое чувство братней любви… Теперь мы знаем въяве, как Бог соединяет чистые сердца. И как он помогает им. "Полюби ближнего как самого себя…"

Посмотрите на снимок. Это Кочнев тех лет. А это — Пранас. Девушка на снимке — его жена, Яня Дамскене или Ядзя, как ее называли в семье. Их сестра, их хутор. Это снимки весны 47-го года. Когда самое страшное уже осталось позади. Какие спокойные и прекрасные лица!.. И не хватает только каких-то самых важных и одновременно простых слов, чтобы закончить этот эпизод достойно его истинному смыслу: это сам Господь Бог помог им, сберег одних хороших людей и других хороших людей для счастья на мирной земле. И для того, чтобы мы сейчас узнали их историю и уверились: "Делай, что должно, и пусть будет, как будет…" И еще сказано в Библии: "Там, где вас двое, там Я среди вас…"

…А вот Николай Георгиевич говорит, что Библии не читал... Имеющий уши да услышит: чтобы жить так, как живет он, ему достаточно быть просто из рода Кочневых, просто русским, обыкновенным и можно сказать — незаметным скромным человеком… Таково поколение. И слава Богу за все…

И, наверное, для Николая Георгиевич это было время самых светлых надежд… Время любви и расцвета сил… Время творчества .

Он приехал домой, восстановил в Химках разрушенный домик отца, женился, нашел работу по сердцу: сначала 6 лет разъездным фотографом, а потом, по случайному объявлению,— в оформительском цехе Мособлхудожфонда... Жизнь шла — как у многих, мирная жизнь, полная осознанного счастья. Он выжил, он жив, у него есть дом, семья, работа. Будет ребенок... Жизнь имела тот высокий смысл созидательности и служения обществу, за который они, русские солдаты Второй мировой, проливали кровь и умирали на полях сражений… Даже самые искренние люди о таких чувствах никогда не говорят вслух.

…Вот только где сейчас оно, это счастье, у ограбленного и попранного поколения?..

Сегодня, когда Н.Г.Кочнев — автор уникальной по своей исторической ценности портретной галереи советских писателей, случается, что для него в огромную проблему превращается покупка пачки фотобумаги. А ведь он годы и годы следит за жизнью писательской организации, годы и годы снимает всех, кто вызвал своими сочинениями общественный интерес, чьи работы волнуют его лично, кто интересен читателю сейчас или кто, по мнению Николая Георгиевича, будет интересен завтра. "Шесть тысяч писателей я знаю лично",— говорит Николай Георгиевич, показывая ту часть экспозиции, которая хранится в его мастерской.

Со стен на вас смотрят Полевой, Шолохов, Тихонов, Амосов, Федин, Маршак, Шукшин, Носов, Распутин, Белов, Бондарев, Проханов, Мартынов, Алексеев, Проскурин… Всех не назвать, но какое трепетное волнение рождается в душе, когда смотришь на портреты, выполненные Николаем Георгиевичем! В этих лицах — портрет самого Времени, в котором сияет, например, прекрасное лицо юной Ахмадулиной, умное печальное лицо Шукшина… упрямого Амосова …

Полная адекватность художественного воспроизведения тому главному, что угадываешь в человеке,— таково кредо фотомастера..

"Вот тут я настоящий казак",— весело и с подчеркнутым удовлетворением воскликнет, например, Шолохов, увидев свой портрет, сделанный Кочневым. Это снимок, который обошел все учебники литературы, выдержал все мыслимые и немыслимые тиражи, известен каждому из нас. А чего, кажется, в нем, этом портрете, казачьего? Ни вам шашки, ни коня… Характер, который дался-таки фотографу, несмотря на откровенное нежелание Михаила Александровича позировать и сниматься. Озадачивает при этом даже сам рассказ Кочнева об истории этого снимка: на все про все было не более 4 минут съемки, а этим четырем минутам, в свою очередь, предшествовали почти три года ежедневных звонков Николая Георгиевича в московскую квартиру Шолохова.

Снимок, одним словом, удался настолько, что спустя почти 8 лет Шолохов вдруг снова позвал фотографа. Теперь уже в Вешенскую… Тогда в собрании своих сочинений он снова наткнулся на портрет, который сделал Николай Георгиевич и который ему так нравился, и неожиданно для всех вдруг добродушно обронил: "Что ж я, не меняюсь, что ли?.. Пусть Кочнев еще приезжает..."

Снимки, сделанные тогда в Вешенской, особенно близки Николаю Георгиевичу. Среди них много пейзажей, встреч Шолохова со станичниками, семейные зарисовки. Чистота души делает человека прозорливым, и спустя много лет мы смотрим на эти снимки с любовью и нежностью, невольно пытаясь проникнуть в тайну великого писателя… Такого, действительно, казака на вид, такого, вроде, как все, и в чем-то — совершенно особенного…