Газета Завтра 452 (30 2002)

В повести "Доктор Крупов" (1847 г.) Герцен устами своего персонажа предлагает изложение "сравнительной психиатрии с точки зрения совершенно новой". Между прочим, он утверждает, что "официальные, патентованные сумасшедшие в сущности и не глупее и не поврежденнее всех остальных, но только самобытнее, сосредоточеннее, независимее, оригинальнее, можно сказать, гениальнее тех. …Все несчастие явно безумных — их гордая самобытность и упрямая неуступчивость, за которою повально поврежденные, со всею злобою слабых характеров, запирают их в клетки, поливают холодной водой и пр." Доктор Крупов был поражен сходством российских чиновников с психически больными. Так, по его наблюдению, однажды помещенные в канцелярию писаря "тотчас подвергались психической эпидемии, весьма быстро заражавшей все нормально человеческое и еще быстрее развивавшей искаженные потребности, желания, стремления…" Не лучше обстояло дело и с другими гражданами государства российского. Потрясенный неожиданным прозрением, доктор Крупов принялся изучать, так сказать, историю проблемы. И что же? "Чтобы историческое я ни начинал читать, — признавался он, — везде, во все времена открывал я разные безумия, которые соединялись в одно всемирное хроническое сумасшествие". Нетрудно узнать в герценовском докторе Крупове предшественника Чижевского. Некоторые мотивы цитируемой повести почти буквально воспроизводятся в философско-исторических размышлениях Чижевского.

Через двадцать лет после публикации процитированной нами повести Герцен возвращается к ее тематике с тем, чтобы внести некоторые коррективы в "медицинское понимание всемирной истории". В результате возникает текст "AFORISMATA. По поводу психиатрической теории д-ра Крупова" (1868). Поправки к упомянутой теории Семена Ивановича Крупова, все же верившего в возможность постепенного излечения человечества от безумия, вылились в утверждения о том, что "без хронического, родового помешательства прекратилась бы всякая государственная деятельность, что с излечением от него остановилась бы история". Человеческое безумие, подобно слепоте крота, — "это не болезнь, а особенность, признак". Человеку разумному, homo sapiens, "поздний" Герцен противопоставляет "человека безумного — homo insanus, — человека, с бесконечным творчеством меняющего idees fixes и пункты помешательства и постоянно пребывающего верным безумию. Если у людей являлась редкая мания жить по чистому разуму и по разуму устроиться, то она количественно всегда так была незначительна, что ее можно отнести к личным умопомешательствам, а не к тем, которыми зиждутся царства и империи, народы и целые эпохи".

Любопытны уточнения, дополнения и обоснования герценовской психопатологии всемирной истории, которые мы обнаруживаем в работах Чижевского. В отличие от Герцена, ограничивавшегося общими ссылками на то, что "земной шар или неудавшаяся планета или больная", Чижевский прямо указывает на природный источник безумия — Солнце. Читая его рассуждения, слышишь голос доктора Крупова, воскресшего, подобно Лазарю. "В текущий момент развития исторического знания следует признать тот неоспоримый факт, что история человечества есть совсем нечто другое, чем история историков, — утверждал Чижевский. — Последние не много понимали и понимают в жизнедеятельности того огромного вихря, который метет человечество вокруг некоторого постоянного физиологического центра и проекционную схему которого дает нам история, глядящая на этот вихрь из платоновой пещеры. Я хочу сказать, что историей надлежит заниматься психиатрам и невропатологам, а историкам изучать психиатрию".

Упоминание платоновой пещеры здесь не случайно. Оно свидетельствует о приверженности Чижевского вполне определенной точке зрения на "человеческую природу в отношении ее просвещенности и непросвещенности", метафорически выраженной в известной притче Платона о пещере. Для уяснения скрытого, так нигде и не заявленного Чижевским несколько упрощенного и отчасти демистифицированного "неоплатонизма", вспомним содержание упомянутой мифологемы.