Газета Завтра 462 (40 2002)

Непонимание Толстым Пушкина, Чеховым Писарева объяснено Федоровым: люди в отдельности не могут быть мудрецами. "Непонимание" Пушкина Писаревым оказалось более плодотворным, чем понимание пушкинистов, и нашло свое окончательное разрешение в формуле Платонова: поэзия Пушкина объединила разные нужды человеческой души.

Писарев: "Голод и холод! Этими двумя простыми причинами объясняются все действительные страдания человечества, все тревога и его исторической жизни, все преступления отдельных лиц, вся безнравственность общественных отношений". То есть источник зла — не в общественном устройстве, не в природе человека, а вообще в природе. Федоров дополняет: в ней господствуют законы случайного блуждания, ведущие к вырождению и вымиранию, они и есть главный источник зла.

Наше солнце медленно, но меркнет. Звезды, внезапно или медленно, угасают. Истощение земли, истребление лесов, извращение метеорологического процесса, проявляющееся в наводнениях и засухах — грозные свидетельства. "Но кроме своего медленно, постепенно наступающего конца мы не можем быть уверенными, что землю, эту песчинку вселенной, не постигнет какая-либо внезапная катастрофа. А между тем земля, быть может, единственная носительница спасения мира, а прочие миллионы миров — только неудачные попытки природы" ("Записка", ч.II). Самое большое чудо — что мы еще живы. Но где-то далеко есть тайное место. Там сидит невежда и старосветский помещик, пьет чай из самовара. Читает вслух: "Граф Виктор положил руку на преданное храброе сердце и сказал: "Я люблю тебя, дорогая!" Наша Вселенная — пылинка на его пятке.

Когда он допьет третью чашку и встанет — наступит конец света.

Если разгадать структуру его души, можно пытаться влиять на ход истории. Четвертая чашка продлила бы жизнь Вселенной на несколько миллионов лет. Уже установлено, что чай — с малиновым вареньем. На чашке нарисован цветок. Если бы не туман, можно было бы разглядеть другие детали. "Наше положение безнадежно",— говорит чеховский герой по фамилии Астров.

"Заключения русского ума,— пишет Вирджиния Вулф,— неизбежно имеют привкус исключительной грусти". "Я люблю. Но я знаю — чего хочу, то невозможно тут, и сердце мое не выдержит. Ты знаешь, как тяжело мне сейчас?"— говорит платоновский герой ("Невозможное"). "Потом он лег на пол, положил голову на дрова и умер".

В "Доме с мезонином" (1896) чеховский герой говорит: "Проходят сотни лет, а миллиарды людей живут хуже животных, только ради куска хлеба; голод, холод, животный страх, тяжкий, невыносимый труд, "точно снеговые обвалы", — вот настоящие причины болезней; если бы мы сообща, миром искали бы правды и смысла жизни, правда была бы открыта очень скоро ("я уверен в этом"), и человек избавился бы не только от болезней, но и от самой смерти. Кажется, что прототип — Писарев; или Федоров.

Во время написания "Дома" Чехов общается с Львом Николаевичем ("разговоры наши были легки"). Толстой пишет сыну: "Чехов был у нас, и он понравился мне. Он очень даровит, и сердце у него, должно быть, доброе, но до сих пор нет у него своей определенной точки зрения". Толстой познакомился с Федоровым в 1881 году, и тот ему сказал, что смерть — результат несамостоятельной, несамобытной жизни. "Записка" Федорова в первую очередь адресована верующим, его тексты кажутся им, не без основания, — еретическими.

Еще Чаадаев разъяснял Марии Бравура, что проповедь, переданная в Писании, была обращена к присутствующим. При записи пропали интонации; потребовались переводы, толкования, они менялись, принимая местную и современную окраску.

Христианские теологи первых столетий использовали выражения и формулировки, которые в V веке были осуждены как еретические. Они верили в конец света, который должен наступить при их жизни; вера оказалась ошибочной, и учение приспособилось к изменившимся обстоятельствам. С распространением христианства, по мере расширения его во времени и пространстве, оно терпело потери в достоинстве. В Англии, например, официальная религия устанавливается законами, принимаемыми парламентом; после соответствующего постановления вера в ад перестала считаться обязательной.

Постепенно религии отделили себя от нравственности, допуская спасения в отдельности, врознь ("Записка", ч. III). Федоров утверждает, что православие есть долг воскрешения, временно забытый.

Религии — акты творчества, всегда — искусство (то есть передача чувств). Платонов: "Иисус был сирота. Искал отца. Иосиф — муж Марии, старик — не являлся отцом Иисуса и, вероятно, упрекал Марию. Тогда впечатлительный Иисус и взял себе в родители отца общего. Так, возможно, из неисключительного случая, из обыденного детского горя все и пошло".