Газета Завтра 462 (40 2002)

В упомянутом письме Меньшикову Чехов пишет, что у Толстого перо ухватистое, он читал "Воскресение" "с замиранием духа — так хорошо!", но конец неубедителен: "писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из евангелия… Почему текст из евангелия, а не из корана?" (евангелие и коран — с маленькой буквы). Природный оптимист, он верил, что наука найдет способы решения подобных вопросов в ближайшие десять тысяч лет.

Но упование на науку вряд ли оправданно, мистицизм лежит в самом ее основании. Согласно основному закону физики, мир держится "мистическою силою тяготения", "человеку же остается только удивляться, поклоняться и воспевать оды этому космосу" ("Записка", ч. III). Ньютон и другие — они и не пытались объяснить гравитацию. Закон всемирного тяготения — не более чем временная схема, потому что природа тяготения неизвестна, миры эти доступны мысли, но пока недоступны нашим чувствам.

Галилей говорил: Земля движется, а Солнце неподвижно; инквизиция утверждала, что Земля неподвижна, а солнце движется, эти истины представлялись несовместимыми.

Сейчас мы знаем, что Галилей был не более прав, чем инквизиция.

Все люди по необходимости верующие. Одни верят в то, что Бог есть, другие — что нет. Платонов: "Бог есть и бога нет. То и другое верно… вот весь атеизм и вся религия". Даже закон сохранения энергии в физике — лишь вопрос веры, все коэффициенты в уравнениях определяют из экспериментов в предположении, что закон верен, — из удобства. Если же возникают проблемы, то считается, что энергия перешла в другой вид, из механической — в тепловую, и т. п.

Окажись закон неверным, то необходимые поправки уже учтены в многочисленных коэффициентах, и мы можем пользоваться уравнениями, строить мосты и самолеты, создавать вычислительные машины и атомные бомбы, не озабочиваясь законом. Платонов: "Наука занимается лишь систематизацией экспериментальных данных, формальными отношениями, поверхностью вещей и явлений"; "все научные теории, атомы, ионы, электроны, гипотезы, — всякие законы — вовсе не реальные вещи, а отношения человеческого организма ко вселенной в момент познающей деятельности",— пишет он своей невесте, командированной в деревню Волошино для ликвидации неграмотности.

В политэкономии та же картина. Изучаются "законы" рынка. Федоров иначе определяет "цивилизацию": оригинальная черта Запада состоит в том, что он признает только насилие, а все прочее считает предрассудками ("Записка", ч.III). То есть никакого рынка и быть не может. Захват земель, объявление их своей собственностью, сдача их в аренду, так, чтобы арендная плата обеспечивала их охрану и юридическую защиту, а также максимум наслаждений — таково устройство Запада. Поэтому: "право и собственники — две вещи, которые я презираю" (М.И.Цветаева). Это — не поэзия, а — мировоззрение.

Захватив Индию, англичане уничтожили систему орошения земель, вызвав голод, эпидемии и — вечный, как они надеялись, контроль над страной. Сейчас метод установления себестоимости основных видов сырья — бомбометания. Ускользающие от контроля отклонения от назначенных цен и называют рынком. Сначала внедряется методика установления себестоимости, а потом ученые формулируют закон стоимости, независимый от нашего сознания. Задача экономической науки заключается в том, чтобы доказывать, что, кроме грабежа, есть что-то еще, в конце концов — есть же Данте, Гете! Однако факты таковы: удовлетворение потребностей населения планеты на уровне "культурных стран" истощило бы земные ресурсы за несколько лет. "И это нисколько не смущает Фауста",— замечает Федоров.

Если же говорить о технике, то ее влияние отрицательно из-за ее направленности на интенсификацию уничтожения природных ресурсов, а также атрофирование органов чувств человека (на конвейере, у эскалатора, ученика в школе); по сравнению, скажем, с рабовладельческими временами.

Конфликты между наукой и религией, верующими, неверующими и инаковерующими не заслуживают того внимания, которое им уделяется. Уже Чаадаев знает, что революции — естественная кара за содеянные грехи. Что же касается Чехова, свой оптимизм он, по обыкновению, скрыл в фразе: "Воздух тих, прозрачен и свеж", — черпают и черпают поколения школьников младших классов, читая по складам его рассказ "Ванька".

Миром правит чувство. Платонов отчетливо помнит время, когда ум скучал и плакал по вечерам при керосиновой лампе; молодая женщина, забытая теперь без звука, преданная, верная, обнимала дерево от своей тоски. Она — Ксения Иннокентьевна Смирнова, ее больше нет и не будет. "Умершие будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, — конкретно, как были" (записная книжка Платонова, Воронеж, действующая армия, 1943 г.).