Газета Завтра 49 (1201 2016)

Такое вот отношение по обе стороны линии фронта. А что же фильм?

Мы стали очевидцами рождения очень важного и давно ожидаемого культурного явления — нового русского реализма. Новое направление в искусстве заявило о себе кинолентой в самой сложной, самой важной и уязвимой теме — Великой войны. И хотя первый задел уже был заложен белорусским фильмом "Брестская крепость", с такой силой, с такой решимостью новая волна заявила себя впервые. В фильме нет пафоса "Освобождения" и нет политической конъюнктуры "Солдат свободы", но этот фильм превращает в пыль такие фальшивки, как "Сталинград", "Девятая рота" и тем более "Цитадель". Буржуазному кино с его мотыльками, меняющими ход войны, больше нечего сказать.

Новый русский реализм с ходу, без разведки боем обнажил нравственные противоречия политических сил. В спорах о новой культурной волне приходит понимание, что мы разделены, и на территории России, не принимая обоюдную мораль, существуют два общества. В одном на народные деньги снимают "28 панфиловцев", в нём живёт любовь и дружба, а понятия Родины и Отечества наполнены смыслом. В нём казахи те же русские, а когда мы будем защищать Казахстан — все мы будем казахами. В этой, народной России без слов понятно, что дивизия, сформированная в далёком Семиречье, — одна семья, а уходит она для битвы с общим врагом.

Но есть и иная Россия, в ней действует принцип "разделяй и властвуй", в ней подвиг отцов ничего не значит, в ней на казённые деньги снимают фильмы "Сволочи", "Четыре дня в мае" и "Штрафбат", в ней государственные чиновники вешают мемориальные таблички фашистским сателлитам и сносят памятники маршалам Победы. В иной России — всё на продажу, в ней нет понятия долга, но есть выгода. И эти две силы — вновь сошлись у разъезда Дубосеково.

"28 панфиловцев" обесценили все ужимки западной культурной интервенции. Культурные объедки от западной киноиндустрии, которые длительное время являлись мерилом для иной России в представлениях о войне, с появлением новой русской волны оказываются ничтожными. Глядя, как офицер готовит простых мальчишек встречать вражескую технику, как планируют бой офицеры, как деревенские старики смотрят на закат, понимаешь, что это и есть та самая правда войны, а "Спасти рядового Райана" — принципиальная фальшивка, наполненная гнилой моралью и игрушечным представлением о войне нации, которая не воевала. Понимаешь, что в "голливудском реализме" фильма "Ярость" бой между немецким "тигром" и американскими лёгкими танками с лихвой компенсируется традиционным шоу, этаким фальш-боем экипажа подбитого "шермана" и отборного подразделения фашистов. Голливуд не готов выйти за рамки предписанных ему фантазий и пропаганды.

В какой-то момент мне показалось, что авторы фильма не выстояли перед культурной экспансией Запада. В фильме есть ключевая сцена ночного ухода бойцов на боевой рубеж, когда не видно лиц и внимание сосредоточено на голосах. Зритель вслушивается в разговор бойцов, уходящих в вечность. Неожиданно речь заходит о самураях, отстоявших крестьянскую деревню, и "семи пастухах", отстоявших маленький городок на Диком Западе. Понятно, что такого знания фольклорных источников у простых ребят из глубинки быть не могло, а фильм "Семь самураев" и его американская переделка вышли после войны. Лишь в конце фильма, когда на развороченном рубеже, среди груд горящего металла, встают шесть обожжённых боем фигур, шесть победителей, становится понятен замысел автора. Эти шестеро противостояли не ничтожной банде, а военной машине преступного государства. И зрителю совсем не важно, господа из иной России, сколько их было в последнем бою — двадцать или тридцать. Зритель понимает, что для прикрытия оголённого фланга Волоколамского шоссе встала одна рота со стрелковым оружием, без танков и артиллерии. Встала против механизированной дивизии, не отступила и выстояла, и победила. Это рота одержала победу в одном дне Великой войны.

Враг в фильме обезличен, авторы сознательно не пошли на показ фашизма с человеческим лицом. Это как раз фирменная "фишка" нового буржуазного искусства — привлекательное зло. В фильме множество важных символов — это и три последних патрона в обойме пулемёта, пылающая груда техники и отступивший враг. Это и последние бойцы, примкнувшие штыки и готовые подняться в атаку, в свой последний и решительный бой. Но кульминация фильма, его стратегические высоты — даже не сам бой с его мужской работой, и не груда искорёженного металла, что фашист рассматривает в бинокль. Кульминация — слово! В военной фильмографии я не встречал ничего более выразительного, чем обращение командира части перед уходом роты на боевой рубеж и слова политрука Клочкова перед лицом смерти.