Газета Завтра 582 (3 2005)

И начинает с очерков. Это первый шаг к очищению, к обретению чувства яви. Ослепительные казино, туберкулезные тюрьмы, бомжовые вокзалы, бои в чеченских предгорьях — весь мучительный опыт современности, не сговариваясь, фиксируют новые летописцы. Очерковость — первый признак, роднящий нижегородского омоновца Захара Прилепина и репортера из "Коммерсанта" Олега Кашина, сумрачного Романа Сенчина и румяную Аню Козлову. Второй признак — широта, вольнодумство, отказ от мертвых схем, да, жажда субъективной правды, да, страсть к дискуссии, но преодоление искусственных барьеров, ибо пасхальной стихии таланта узко в склепе идеологии.

Что мешает новым писателям, всей душой возжелавшим наследовать золотой школе словесности?

Мешает серая власть.

Как ни крути, литература отражает общество.

Новая линия в литературе заявила о себе именно с наступлением нового века, когда в Кремль въехал новый человек. Въехал спекулянт. Серьезность, твердость, возвращение смыслов, отказ от грызни, объединение страны на основах справедливости — таковы, если верить придворным, задачи его правления. Увы, всё это издевка, ловкая игра с надеждами миллионов, ибо редкие лучики "державной воли" тонут в туманном месиве шизофренического бессилия.

При отсутствии исторического импульса, под треск спекулянта, среди хлопьев тумана сочинять не хочется. В огромной степени поэтому новая литература так и топчется на тропке очерковости, вне сюжетных находок и стилистических красот.

Нужен прорыв к свободе и смыслу.

Выбираем революцию!

Тут тоже признак нового поколения — храбрость. Мятеж.

Революция будет следствием экстравагантных союзов, рискованных тактических поворотов, рассудочных мер и отчаянных выпадов, всех тех приемов, которые обозначают талант в художественном произведении и на поле истории. Революции присягают сотни моих сестер и братьев, ныряя в каменные мешки тюрем. Их жесты отваги — и есть ренессанс творчества, опровержение домыслов о конце истории и усреднении человеческой особи. Они мистически отвоевывают нашему битому пропитому опущенному человеку право на слово живое.

Право на сердце молодое.

ЗУБЫ ДРАКОНА

ЗУБЫ ДРАКОНА

Алексей Лапшин

0

Алексей Лапшин

ЗУБЫ ДРАКОНА

Буквы алфавита — это зубы дракона. Столь оригинальный образ был использован канадским социологом Маршаллом Маклюэном в известной работе "Понимание Медиа". Существует древнегреческий миф о царе Кадме, посеявшем зубы чудовища, из которых затем выросли воины. Согласно преданию, именно Кадм ввел в Греции фонетический алфавит.

Маклюэн интерпретировал этот сюжет как аллегорическое сказание о переходе власти от касты жрецов к касте воинов. Исследователь считал, что более ёмкий по сравнению с доалфавитным письмом фонетический алфавит обеспечил разрушение родоплеменных отношений и заложил основы современной утилитарной цивилизации. Вызывающий гораздо более широкий круг ассоциаций, иероглиф оказался вытесненным скупыми знаками букв. Если иероглиф олицетворяет целое, то буква — всего лишь часть. Таким образом, новое письмо вырвало человека из единого космоса и поставило личность в отстраненное положение по отношению к миру.

Можно спорить с Маклюэном относительно философских и культурных приоритетов, но бесспорно то, что письменный язык значительно более индивидуализирован, чем устный. Произнесённое слово организует хаос, называя "нечто" конкретным именем. В то же время устная речь обязательно подразумевает общение, а значит, и частичное растворение говорящего "я" во внешнем пространстве. Говорящий человек расширяет свои субъективные границы, но никак не фиксирует их. Поэтому дистанция между ним и кишащим вокруг хаосом существенно сокращается.

Письменный язык, напротив, чётко очерчивает границы. Написанный текст есть неискоренимое свидетельство о субъекте. Это не только организация хаоса при помощи слов, но еще и манифестация своей "самости", отдельности от мира. Разумеется, пишущий человек, как и говорящий, всегда обращается к другому, однако чистой субъективности в письменном высказывании несравненно больше, чем в устном. То, что кто-то пишет "для себя" или презирает современников, отнюдь не отменяет ориентации текста на диалог. Скорее, в такой позиции проявляется страх личности перед хаосом или же недостаточное осознание автором своего собственного "я". Подлинно талантливый текст — это процесс утверждения автономности личности во взаимодействии с окружающим миром. Неважно, созерцает ли "я" мир или же с ним конфликтует. Значение имеет лишь различие между внутренним и внешним.