Газета Завтра 592 (13 2005)

…Странно, что вроде бы на всю историческую очевидность прекрасного христианского призыва: "Не хлебом единым жив человек", даже в православном народе по-прежнему живет сомнение в силе и правде Духа. Плоть давит на душу, земная тяга придавливает крыла, лишает силы. Когда холодно и надо спастись, книгами топят печи; когда голодно, распаривают и съедают кожаные покрышки старинных фолиантов, а древние манускрипты пускают на растопку. Но ведь был же пример, когда в блокаду ленинградские хранители коллекции зерна предпочли умереть, но не испекли хлебов. Хотя внешне Хлеб и Дух живут в постоянном конфликте, кто кого оборет. Но лишь внешне. Человек живет будущим, а за радостью оглядывается назад, душу окормляя минувшим, пережитым, что походит со временем на прекрасные сновидения. Сокровищница души складывается из страстей и страданий, но не из наслаждений. В старину говорили: "Хлеб — всему голова". С одной стороны, голова — это воинский начальник, атаманец, коновод, городской управитель, вершитель судеб, человек, под которого стоит поклониться; с другой стороны голова — мозговище, обитель разума и мудрости. Значит, в ржаном каравае есть не только внешнее, вкусовое, едомое, сытенное, но и то глубинное, мистическое, невольно связывающее нас с Ярилом и с матерью-землею, роженицей, кормилицей, никак не оформленное внешним словом… Понятие “хлеб” шире, чем просто еда. За "хлебом насущным", что ежедень молим мы у Господа, стоит какой-то свой высший смысл, который невозможно понять ни через марку зерна, ни через качество мучицы, березовых дровец, коровьего масла и выходившего теста. Хранится в нем что-то нераздельное , но и не слиянное, связанное вплотную с Богом… В этом раздвоении смысла и закопано наше смятение; мы никак не можем представить, что в хлебенной корке тоже живет дух, питающий нашу душу чувствами: через житенный каравай из земли-матери притекло в нас множество благоухающих слов, напитавших наш язык. А язык — это душа народа…Огромная национальная культура и выпестовалась на хлебенном каравае, похожем на мать-землю и на солнце, и на вечереющий небосвод над головою, — и на Боге, дарителе этого каравая. Но городское элитарное, бескорневое искусство за двести лет своим соблазном и притворством принесло в деревню неизживаемую, погубляющую хворь и смуту, заставило отклониться от изустного творчества, забыть его основательность и устойчивость. Между примолвками "Хлеб всему голова" и "Не хлебом единым…" заложено вечное стяжание за первенство, ибо начальный смысл "Хлеба" родился на Руси задолго до принятия православия… На этой развилке в начале минувшего века заплутал и крестьянский писатель Михаил Новиков.( " Из пережитого". М.Энциклопедия сел и деревень).

Измаянный сельской жизнью, тугою и вечной недостачею пахотной землицы, он писал Льву Толстому: "Вчера я шел с поля за возом ржи усталый, грязный, голодный. В животе, набитом кислым квасом и пустыми, забеленными молоком щами, бурлило и переливало, желудок был раздут от множества набитой непитательной пищи, но от тяжелой работы чувствовался голод, меня обогнали наш "барин" и "барыня" в красивом экипаже и на красивой паре откормленных, как они сами, лошадей; сытые, довольные, гордые своей силой, они ездили на Москву, чтобы в хорошем театре посмотреть любимую оперу про какого-нибудь Мавра… По их гладким, румяным лицам было видно, что они не чувствуют голода и не страдают одутловатостью животов, так как во всю жизнь не ели такой дряни, какою питается мужик… Вот этим, думал я, очень пристала фраза: "Не хлебом единым будет сыт человек"… На всей их осанке и горделивом взоре так и сквозит эта фраза, так как и действительно они не хлебом единым сыты. А мне, а всем тем грязным и потным усталым людям, копошащимся теперь по полям в погоне за хлебом…не нужны ни музыка Бетховена, ни статуи и картины Рафаэля и Микеланджело, ни поэзия Данте и Шекспира, — но один только хлеб… О, люди снова и снова с голоду пойдут на баррикады, будут своими трупами прудить реки и чинить дороги, потому им там, впереди, сулят хлеб, манят хлебом".

Соблазненный книгами, напитанный чужою мировой мыслью Михаил Новиков, хоть и оставался жить в деревне, но настолько далеко от неё шатнулся душой и сердцем, так замутился от неверия, что сначала занелюбил мужика, а после и вовсе позабыл былое очарование родиной, солнцем и матерью-землею, воспринял её, лишь как кормилицу, но не творческую художественную картину, пленяющую воображение десятков крестьянских поколений. В "хлебе насущном" для крестьянского писателя исчезли преемственность людских ручьев, божественный солнечный смысл, полный духовной силы, родовой поэзии, и глубокого чувства рождения и ухода. Хлеб стал просто "жратвой" для восполнения животной силы. Из "нововера" Новиков превратился в "невера", и крестьянский тяжкий труд утратил божественное назначение, и тогда в нем осталась лишь неимоверная унылая повинность, способная сломать и богатыря.