Газета Завтра 598 (19 2005)

МИСТИК "Кто-то кричал за моей спиной дурным голосом: "Скорей, скорей!.."

Я полз вверх по ледяному склону, обдирая кожу, ломая ногти, вконец окровавливая руки о закаменевшие острия снега. Я чувствовал, что онемели ноги и нет сил продвигаться дальше к вершине, загораживающей впереди небо чудовищным гребнем.

А снизу крик гремел над головой:

— Скорей, скорей, они едут! Ты опоздаешь!

И сбоку внезапно возникли огромные сани, на которых кто-то громадный, но невидимый в косматой медвежьей дохе лежал ничком, а сбоку вплотную придавливалась к нему боком молодая в длинной шубе женщина дивной красоты, я заметил только половину ее лица, тесно прижатого щекой к саням, черные волосы на ветру. Один глаз широко раскрыт, но был совершенно безжизнен. Я, ошеломленный ее ужасающей красотой, кинулся ползком к саням и обезумело поцеловал ее в щеку, плоскую, холодную, как лед, она даже не шевельнула ресницами, не взглянула, и я вцепился обеими руками, вжался животом в доски саней, все безумнее мчавшихся вверх к приближающемуся гребню.

Почему-то справа я был чугунно притиснут чужим телом к неподвижному телу женщины с разъятым глазом, попытался сообразить, что же происходит — куда мы мчимся, зачем? И с невероятным трудом просунул голову меж чьих-то лохматых голов и в щелочку между ними увидел, что сани взлетели на вершину чудовищного гребня, а за ним, внизу — немыслимый многокилометровый обрыв, под которым кипел зловещей чернотой безмерный океан с кругообразно плавающими в этой неизмеримой глубине еле заметными льдинами. Весь предсмертно холодея, сжимаясь, я понял, что сейчас, через секунду сани ринутся вниз, в пропасть, в этот кипящий океан — и вдруг страшный крик раздался в пространстве — он, этот крик, звал меня в отчаянии. В гибельной мольбе — и почти в беспамятстве, вырванный криком из сна, я толчком вскочил на постели, соображая как в бреду, с барабанной дробью бьющегося сердца, и не своим голосом закричал в темноту:

— Нина! Нина!..

— Мне страшно! — послышался рыдающий голос жены из тьмы другой комнаты. — Мне страшно!..

Еще смутно соображая, еще чувствуя себя в смертную секунду на краю какого-то чудовищного гребня каких-то неестественных скал, над пропастью, рядом с безжизненным телом женщины, уткнувшейся бело-смуглой щекой в сани, я услышал шаги, потом меня ослепил свет, и я, ослепленный, увидел возле постели свою жену, бледную, в накинутом халате, которая смотрела на меня, сдавленно рыдая.

— Мне показалось... — прошептала она срывающимся голосом и задохнулась. — Как ты себя чувствуешь? Сердце не болит?

Я через силу выговорил, не придя в ясное сознание:

— Ты спасла меня…

— Что? Как?

Мне трудно было дышать, но я с усилием выдавил нечто вроде улыбки, чтобы успокоить ее невнятно сказал:

— Приснился дурной сон…

Но через два дня пришла телеграмма из Оренбурга от моего родного дяди, старого инженера-строителя. В этой жуткой телеграмме было вот что: "Твой двоюродный брат Николай вместе с женой Ириной 24 июля погибли в автомобильной катастрофе".

— Что ж, я рассказал этот сон вам — как врачу-психиатру. По вашему лицу я вижу: вы хотите что-то спросить.

— Пожалуй, хочу.

— Понимаю. И отвечаю заранее. Да, после той ночи я поверил в некоторые, разумом необъяснимые вещи, связанные с тайнами нашего сознания. Если бы не зовущий крик жены, я бы умер во сне. Что вы думаете об этом, как психиатр?

— Не исключено. Телеграмма дошла до вашего сознания раньше сна. В новом веке мы столкнемся с неисчислимым количеством тайн, мой друг. В этом я тоже уверен.

ДУЭЛЬ Не могу забыть эти две русские могилы на кладбище маленького австрийского городка близ Вены, где проходила международная писательская конференция.

Был день поминовения усопших, и это чистенькое ухоженное кладбище сразу овеяло меня тишиной, печальным покоем; вокруг горели свечи в стеклянных колпаках, по дорожкам бесшумно двигались молчаливыми тенями фигуры в черном одеянии, стояли, опустив головы перед огоньками свечей, скорбно горевших в сумрачном воздухе нерушимого успокоения.

Мой переводчик провел меня в конец кладбища, и тут мы остановились перед двумя, полузасыпанными листьями, гранитными плитами, на которых ритуально не горели в стеклянных колпаках свечи, и было что-то особенное в одинаковости покрытых листьями могил, и это поразило меня.

— Здесь ваши лейтенанты, — сказал переводчик виноватым голосом и осторожно разгреб листья на скромных плитах, открывая потускневшие золотые буквы родных русских фамилий. И я прочитал: "Лейтенант Богачев Павел — 1923-1945", "Лейтенант Леонов Сергей — 1925-1945".

— Они убили друг друга, — сказал переводчик с тем же виноватым выражением, слабо шевеля губами.

— Как то есть убили? — не понял я. — Каким это образом?

— Они застрелили друг друга, — тихо проговорил переводчик.

— Ничего не понимаю! — внезапно рассердился я. — Объясните, черт возьми, что в конце концов между ними случилось? Простите за грубость, — остановил я себя. — Это лейтенанты моего поколения... Нам было тогда по восемнадцать, по двадцать лет...