Газета Завтра 598 (19 2005)

— Вот ходят школьники, старшеклассники к нам на "Гамлета" — никто не читал, никто ничего не знает. Они сначала начинают орать, шуметь, а потом всё-таки эта форма берёт их в оборот, и они затихают, и они смотрят, и они потом аплодируют стоя. Значит, мы победили. Если победили, конечно...

— Что такое "авторский театр Беляковича"? Вы сейчас как минимум в двух спектаклях — "Даёшь Шекспира!" по "Двум веронцам" и "Куклы" — вашей инсценировке пьесы Х.Грау "Сеньор Пигмалион" — выступаете не только как режиссёр, но и как драматург.

— На самом деле, этот авторский театр начался давно — с "Водевилей" (спектакль "Уроки дочкам" по пьесам И.А.Крылова "Урок дочкам" и В.Сологуба "Беда от нежного сердца". — Т.В.), которые полностью все переписаны, с композиции "Старые грехи" по рассказам Чехова, со спектакля по Шукшину "Штрихи к портрету", с написанной мною инсценировки "Мастера и Маргариты"... В общем-то, авторский театр был заявлен изначально. А несколько лет назад мы поставили спектакль "Конкурс", и автор пьесы драматург А.Галин категорически запретил нам его играть, поскольку мы там что-то переделали. Меня это так завело, что я подумал: "Да я буду сам писать!" Оказывается, это можно, и бояться нечего. Если ты настроен на это. Вот тогда получается авторский театр, когда и музыка моя, и декорации мои, и текст мой, и душа моя, и... всё моё. А актёры — они всё равно делают своё авторское дело. Им что Шекспира играть, что Беляковича...

Хуан Болван

Да, мы, может быть, пока не знаем точно,

что мы будем делать. Свобода опьянила нас! А ты —

что делаешь? Ты знаешь в точности?

Ты, человек? Кто ждёт тебя? Тебе куда бежать?

Ты знаешь?

В.Белякович, "Куклы"

— Какие сюжеты вас сейчас привлекают для будущих постановок?

— Всю жизнь, будь то "Женитьба" — самый первый спектакль — или "Соловей" В ТЮМе (Театр Юного москвича при Дворце пионеров на Ленинских горах. — Т.В.), я всегда вёл со зрителем разговор о свободе личности, о праве этой личности на самоопределение, о праве человека быть самим собой. Соловей в сказке Андерсена отстаивал свою свободу. В клетке он переставал петь. Конечно, сделали искусственного соловья императору, но это было скучно и неинтересно... И Подколесин, который в конце концов прыгает в окно, отстаивая, неосознанно, может быть, своё право на свободу. И эта тема была продолжена во всех спектаклях. Возьмём ли мы "Носороги" Ионеско, когда Беранже кричит: "Я — человек, я не сдамся!" — и под топот носорогов свет гас, и получал Авилов аплодисменты... Вот это апофеоз моего основного направления. Причем я ничего заранее специально не определял. Это получалось помимо меня. Я это чувствовал, и всё. Я никогда не считал себя "интеллектуальным режиссёром", а всегда таким вот... медиумом народным. Но потом, когда начинал разбираться, думал: "О чём же "Мольер"-то? — О том же самом. О чём "Гамлет"? — О том же самом. О чём "Старый дом"? (спектакль по пьесе А.Казанцева. — Т.В.) — О том же самом". И тот же Шукшин, все его рассказы — это попытка найти правду через таких чудиков, это всё равно осмысление себя в этом мире, и всё-таки — жажда свободы, права быть самим собой. И даже Бронька Пупков, который врал про это покушение на Гитлера, в которого он, так сказать, "стрелил", но промахнулся... (Спектакль "Штрихи к портрету", рассказ "Миль пардон, мадам!" — Т.В.).Даже там просматривается эта тоска по героизму. Во времена торжествующего коллективизма Юго-Запад всегда проповедовал эту свободу. И не то, чтобы мы были героями, это получалось помимо нас, абсолютно. А сейчас, когда я уже могу всё понять и всё определить — это трудно стало... Потому что это уже пройденный этап.

— Наверное, разговор о свободе, о взаимоотношениях человека и общества, личности и власти никогда не станет для театра "пройденным этапом". Он может просто принять иные формы.