Газета Завтра 599 (20 2005)

О чем Шурыгин напишет еще? Он мог бы написать и о Сербии, и о 93-м годе, где его ранили 3 октября во время захвата мэрии. Он рисковый человек, постоянно лезет в пекло. Но, повторяю, в пекло лезет армия, лезут военные. Шурыгин как капитан, естественно, не остается в стороне. Но его риск еще и в другом. Как наша армия не нужна власти, так и культура истины не нужна ни власти, ни государству. Его риск в том, что он может создавать замечательные книги, но они не будут востребованы сегодняшним обществом. И это очень горько для любого художника, особенно для художника талантливого и крупного, каким, несомненно, является Владислав Шурыгин.

РОССИЯ ЕЩЕ ДЕРЖИТСЯ

РОССИЯ ЕЩЕ ДЕРЖИТСЯ

Юрий Бондарев

Юрий Бондарев

РОССИЯ ЕЩЕ ДЕРЖИТСЯ

Эта книга больно и жестоко задела меня — так же, как несколько лет назад блестящий роман Проханова "Чеченский блюз" и талантливые рассказы Вячеслава Дёгтева.

Если сказать, что главный герой недавно вышедшей в свет книги Владислава Шурыгина "Записки мертвого капитана", это правда о войне, то вряд ли в этой известной толстовской формуле будет равнозначно властвовать правда Отечественной и правда Чеченской войны. Это две правды, ибо в Отечественной войне история не знает измены сверху, неоправданных приказов, бессмысленно приостанавливающих успешные операции, когда один шаг до разгрома противника, когда в глаза смотрит победа. В нашей прессе были невразумительные объяснения этих внезапных стоп-остановок, неоправданных приказов отхода от завоеванных позиций. И солдаты, набравшие несладкого опыта, понимали, что эти сомнительные приказы равносильны слабоумию нетрезвого президента, в приступах тщеславия, примеряющего игрушечные эполеты полководца. Но добро и зло имеют своих членов Верховного суда в чине писателей, художников, историков. И они вправе судить и прощать.

Я полюбил солдат и офицеров Шурыгина, они стали мне близки, как будто знал я их давно и вместе с ними голодный, замерзший, в изношенном камуфляже лежал на продувном ветру разрушенных улиц Грозного, ждал, в засаде, докуривая последнюю сигарету, и подымался для рывка вперед под пулеметным огнем, вырывал чеку из "эргэдэшки" для броска в коварно затаившихся за камнями чеченцев.

Жизнь солдата на войне — обманчивая бесконечность, смерть — реальная бесконечность. И это две неизбежности. Весь мир как бы родился вместе с нашим появлением на белый свет. И вместе с нашей смертью гибнет весь этот мир. В завершение всего, сущего, то есть жизни, верит тело, мозг, страх, но не верит дух, не верит душа, хотя страх исчезновения обдает в бою и душу смертным холодом. Что же такое долг? Не возвышение ли солдата над самим собой? Что ж, долг ближе к изначальному солдатскому смыслу сделай свое дело, и так познаешь самого себя, и познаешь врага, как если бы ты знаком был с ним от века. Знание врага — твоя память и твое могущество. Забывчивость и мягкодушие — мертвое оцепенение, власть немилосердной богини, имя которой — поражение. Все это и есть воплощенная верность солдатской идеи, хотя, может быть, воспринимает и чувствует он ее подчас волей инстинкта. Более того, я уверен, что спокойствие на войне, умение в безвыходном положении владеть собой — это великая сила.

Мне стали полностью понятны солдаты Шурыгина еще и потому, что я увидел в них простых в общем-то бесхитростных очень молодых, неиспорченных цивилизацией ребят, не заболевших ненасытным тщеславием, с которыми жить в мирной обстановке в общем-то надежно. Они познали отвратительную суть войны и свою заброшенность, густой цвет крови, вонь пороха, обгорелого человеческого мяса, гнилого тряпья тлеющего обмундирования, вкус прогорклой каши, тошнотность пропахших трупами подвалов, они, солдаты, осознав, что жизнь — мгновение, особенно начнут ценить дни своего существования, любить справедливость и ненавидеть неправедность, адский стиль времени, задумываться над горькими и трагическими поворотами истории, над смыслом бытия, или же — принимая жизнь как случайный драгоценный подарок, внушать себе: "Память, помоги мне позабыть всё об этой грязной войне!".