Газета Завтра 613 (34 2005)

Впрочем, искать их живые прототипы в окружении самого автора, а самого автора отождествлять с главным героем никак нельзя: мы ведь имеем дело с притчей, с ино-сказанием, где важны не внешние, порой весьма узнаваемые, детали и образы, а проступающий за ними смысл . "Все нелепые образы безумия на самом деле являются элементами некоего труднодостижимого, скрытого ото всех, эзотерического знания", — эти слова Мишеля Фуко взяты Сергеем Сибирцевым в качестве одного из семи эпиграфов к своему роману-притче. Точно так же, как цитата из Лермонтова: "Я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дрное подражание давно ему известной книге".

Возможно, лишь в конце происходит некое не отождествление, но сближение автора и героя, лишь тогда устами В.С.Типичнева Сибирцев проговаривает то самое важное для себя, наличие которого было предположено выше.

"Я учился подавлять самый древний, самый ежедневный и самый же подлый инстинкт — инстинкт жизни. Оказалось, что этот атавистический инстинкт во многих случаях мешает именно выживать, — выживать достойно и не в качестве холопа, раба или даже нанятого угодливого лакея... А ежели жизнь превратилась в квазижизнь, то не стоит мучить ни себя, ни окружающих своим немощным неумелым и занудным присутствием. Не стоит и вымаливать жалкую пощаду у более удачливого и сильного, который якобы с легкостью поверг тебя... А это ведь не он, не удачливый и суетный супротивник взял над тобою верхи, — это Создатель, таким образом, распоряжается со своими стадами, животными ли, человеческими ли, не суть важно".

Такой вот более чем странный вариант "постевангельского", "постхристианского" смирения образуется в "Привратнике Бездны" — "русской бездны", разумеется. И, уже совсем близко к финалу: "Я (или тот, который подразумевал меня всегда в этой жизни) — любил близких мне друзей, женщин, одна из которых потом стала зваться моей супругой и матерью моего сына, — любил! — никогда не любя... Я жалел, успокаивал, убеждал, — лишь искусно притворяясь в искренне жалеющего, успокаивающего, убеждающего... Понимание чувства человеческого, дружеского, приятельского, родного локтя, — мне, по всей видимости, было абсолютно чуждо. Следовательно, я никогда не любил ни России, ни того малого участка пространства, где обитал в полусиротском детстве, где учился, где мне пытались привить эту пресловутую — всегда недоступную для моей сущности — любовь к коллективному ближнему".

Умаление и уничтожение любви, притворство и ложь — при полном понимании как сути, так и последствий подобной имитации — вот какой безжалостный и точный диагноз ставит Сибирцев своему герою, "супермену поневоле" Типичневу, а значит, и типичному российскому интеллигенту современности, а значит — хотя бы отчасти — и самому себе, и каждому из нас. А правильный диагноз, как говорят врачи, — половина успешного лечения. А вылечить нашу больную Россию с таким диагнозом только "таблетками", даже самыми горькими, вряд ли удастся — потребуется, увы, хирургическое вмешательство. Вот к таким странным мыслям поневоле приходишь после знакомства с новым романом Сергея Сибирцева.

Поделиться:

Loading...

![CDATA[ (function(d,s){ var o=d.createElement(s); o.async=true; o.type="text/javascript"; o.charset="utf-8"; if (location.protocol == "https:") { o.src="https://js-goods.redtram.com/ticker_15549.js"; } else { o.src="http://js.grt02.com/ticker_15549.js"; } var x=d.getElementsByTagName(s)[0]; x.parentNode.insertBefore(o,x); })(document,"script"); ]]

«ПУШКИНОГОРЬЕ — СВЯТЫНЯ ОТЕЧЕСТВА»

«ПУШКИНОГОРЬЕ — СВЯТЫНЯ ОТЕЧЕСТВА»

Георгий Василевич

Георгий Василевич:

«ПУШКИНОГОРЬЕ — СВЯТЫНЯ ОТЕЧЕСТВА»

Савва ЯМЩИКОВ. Георгий Николаевич, вместе со своим коллегой Владимиром Толстым вы самые молодые мои собеседники. И всё же основной вопрос остаётся традиционным: что для вас главное в прожитой жизни?

Георгий ВАСИЛЕВИЧ. В жизни все начинается с детства. По крайней мере, в моей жизни все дорогое душе и сердцу имеет свое начало там. В три года благодаря родителям и бабушкам я открыл для себя белорусскую деревню. В четвертом поколении житель Минска, а до этого были еще и другие предки-горожане, я вдруг понял, скорее даже почувствовал, что есть иной мир. В нем было много солнца, простора. В этом мире была надежность, основательность, доброта.