Газета Завтра 7 (1211 2017)

Мы легко колонизируем культурное пространство, но если сталкиваемся с интервенцией, то сопротивляемся, пока не поймём, как использовать пришельца и применить его энергию себе во благо. Так произошло с "Коппелией" Ролана Пети в московском театре Станиславского и Немировича-Данченко. Мы немного замерли, потом привыкли, а следом и вовсе сказали: наше. Всё просто: Гофман, по "Песочному человеку" которого поставлен балет, возможно, далёк от нас: мы не склонны к романтическим немецким переживаниям, но уже Мариус Петипа и Энрико Чеккетти рациональны настолько, что нам с ними более чем по пути. Именно их трудами появляется спектакль, действие которого разворачивается в Галиции, русской периферии культурной и экономической. При этом экзотической ровно настолько, чтобы представляться едва ли не Австро-Венгрией, блистательным двором Габсбургов.

Поэтому, когда мы видим "переодетых во французское" офицеров "от Пети", у нас не возникает протеста: Вена, Петербург, Париж — одна Европа, золотое время империй! От немецкого "Песочного человека" в пересказе Петипа не остаётся ничего, кроме механической куклы, но к моменту создания балета русских механика интересует куда больше, чем литература. "Коппелия" идёт. К ней возвращаются хореографы от Бурмейстера и Виноградова до Андрея Петрова. Однако самой авторитетной версией остаётся оригинальная, посильно восстановленная для Новосибирска и позже — для Большого театра Сергеем Вихаревым.

Мы с трудом воспринимаем новое, мы консерваторы. Но приняв что-то, расстаёмся с ним тоже с трудом. Невозможно представить "Коппелию" Шарля Жюда в Москве, невероятно предположить, что кто-то поедет в Бордо ради этого спектакля. Для такой поездки может быть ровно одна причина: наличие среди артистов русских. Желательно, на позиции примы.

Меня в Амстердам привела не столько "Коппелия", сколько русская балерина Анна Оль, танцевавшая Сванильду в премьерном блоке восстановленной "Коппелии". Собственной, ничуть не похожей на нашу, но при этом великолепной!

Скажу сразу, в Амстердаме я познакомился с одной из самых необычных, забавных и ярких "Коппелий". Пожалуй, нидерландская версия понравилась мне больше всех виденных ранее. Дело не только в карнавальности зрелища — хореографу удалось парадоксальным образом сохранить дух мрачной фантазии Гофмана. Но обо всём по очереди.

Итак, "Коппелия", Амстердам, 11 декабря 2016 г., 14.00: Het Nationale Ballet — Dutch National Ballet. Хореография — директор балета Тед Брандсен, либретто — Янна Брогт, сценография — Зиб Постхума, костюмы — Франсуа-Ноэль Шерпен, свет — Джеймс Инголлс. Сванильда — Анна Оль, Франц — Артур Шестериков, Коппелиус — Эдо Вейнен.

Я специально остановился на главных героях, поскольку вклад каждого уникален. Оставить без внимания можно лица "второго ряда", но не из-за незначительности. Поскольку я пишу статью, а не исследование, для меня зрительские впечатления важнее, чем профессиональные оценки. Поэтому ограничусь тем, что отмечу: на высоком уровне отработали все танцовщики, но сделали спектакль именно и только авторы. При всей любви к артистам, я скажу, что их великолепная игра украшает изначально хорошее произведение умных и эстетически чутких людей.

Для Амстердама разбираемая мною "Коппелия" вполне традиционна. Художник "нарисовал" её в 2008 году, и с тех пор хореограф постоянно улучшает танец, меняет его, работает с живой материей спектакля. Балет на короткое время исчезает, к нему возвращаются.

Первое, что привлекает зрителя, — занавес с фрагментированными телами. Смешными, ничуть не криминальными. Второе — яркое оформление сцены, решённое в мультипликационном стиле и заставляющее вспомнить Фрица Фрилинга с его Розовой Пантерой образца 1964 года. Третье — гармоничный и продуманный свет. Четвёртое — костюмы. Позже понимаешь, что и автор либретто продумал материал настолько хорошо, что ему удалось вернуть Гофмана в балет, где от немца избавились, как казалось, давно и навсегда. В амстердамскую "Коппелию" возвратилось безумие, но оно не разрушило конструкцию, выстроенную на музыке Делиба несколькими поколениями хореографов.

Рассказ "Песочный человек" страшен. Он об искусственности и механистичности, приходящей на смену естественности. Романтики боялись того, что сегодня стало общим местом и никого не смущает. К нам вернулось ясное осознание того, что искусство всегда противно природе. Культурен Дионис, стихиен Пан. Европа полюбила механизмы и куклы давно, даже Голем был создан в Праге, а не на Ближнем Востоке.

На сцене идея искусства как соперника натуры решена неожиданно и иронично: всё действие разворачивается между Клиникой эстетической хирургии доктора Коппелиуса и спортивным комплексом, формирующим тело "мягким насилием" фитнеса. Гофмановская острота конфликта снята, но сам конфликт остался. Мы стали более здоровы душевно, чем во времена романтизма.