Газета Завтра 843 (2 2010)

     Но Уланова — не только классика. Уланова — эмблема драматического балета. Первые и самые известные драмбалеты "Бахчисарайский фонтан" и "Ромео и Джульетта" были поставлены специально на Уланову. Они вошли в сокровищницу Терпсихоры, но ни одна другая балерина уже не смогла воссоздать их подлинной трагедийной красоты. Только Уланова "непостижимым образом сочетала разреженный воздух прокофьевских гармоний с боттичеллевской плотью своей Джульетты". Только Уланова наполняла расплывчатые контуры пластического рисунка Марии высоким напряжением пушкинской поэзии. Только Уланова, в финальной сцене смерти Марии, подобной смерти цветка, могла утверждать идеал нежности и чистоты, и этому идеалу верили, за ним шли. Когда я попросила Бориса Покровского сказать об Улановой, он сразу предостерег меня. "Вы только не называйте Уланову звездой! Не оскорбляйте искусства. Уланова — это явление, своего рода богатство. Ведь она не была танцоркой! Она была величайшей драматической актрисой. Когда Уланова—Джульетта бежала через всю сцену за ядом, то из-за оваций в зале оркестра не было слышно! Она ведь не танцевала. Она действительно бежала! И дала тот образ, который стремится к своему несчастью как к счастью".

     Подобно тому, как руки композитора и пианиста Рахманинова загипнотизировали в свое время Нью-Йорк, так танец Улановой загипнотизировал Лондон. Это случилось в 1956 году, Большой театр впервые выехал на "большие" гастроли. Привезли "Лебединое озеро", "Бахчисарайский фонтан", "Жизель" и "Ромео и Джульетту". Это были "улановские" балеты, с коронной для балерины "воздушностью" главных партий. Но Улановой сорок шесть лет, и английская пресса не без сарказма отмечала её возраст, давно перешагнувший за пенсионный рубеж. Москва дала "Ромео и Джульетту", занавес опустился, и тишина объяла Ковент-Гарден. Тягучая, вязкая, вечная. Что это? Провал? Но зал взорвался овациями! Потом взволнованная публика переместилась к служебному подъезду и здесь ждала Уланову. Уланова вышла, её почти не было видно среди охапок цветов, села в автомобиль, и англичане под восторженные крики протащили автомобиль на руках. "Она способна согреть или заморозить сердце одним своим движением, жестом", — писала Daily Telegraph. Великобритания назвала русскую балерину "своей Джульеттой", а ее талант — конгениальным самому Шекспиру. Уланова вписалась в простор и архитектонику "островной" англосакской души.

     В Москве теперь смотрели на Уланову как и вовсе на существо нездешнее. Она подъезжала к театру в сверкающем "линкольне" — подарок её поклонника Генри Форда — ухоженная, с иголочки одетая, но никому и в голову не могло придти обсудить, к примеру, её туфли, костюм или прическу. В общении Уланова была традиционно деликатна, доброжелательна и недосягаема, как Вифлеемская звезда. "Уланова завораживала нас, — делилась со мной своими впечатлениями балерина Раиса Стручкова. — Мы приходили на её спектакли и заранее договаривались, кто за каким движением будет следить. Хотели перенять технику. Но куда там! Её позы были не просто совершенны по красоте. Она выражала ими тот внутренний мир, которым жила в настоящую минуту. И это волновало, трогало. Мы смотрели на Уланову как на икону. Мы молились на неё". Уланову боготворили великие мужчины ее времени: Сергей Эйзенштейн, Сергей Прокофьев, Николай Охлопков, Иван Берсенев, Юрий Завадский, Вадим Рындин, Николай Мордвинов, Алексей Попов…

     Уединенность Улановой — обратная сторона обрушившейся на нее славы. Вернее сказать так: слава, с ее пронизывающими, как рентген, лучами лишь высветила, обозначила, сделала зримой для миллионов странную уединенность Улановой. Рассказывая об отдыхе на Селигере, а это 30-е годы, подруга Улановой балерина Кировского театра Татьяна Вечеслова отметила в своей книге: "Галя часто забиралась на байдарке в отдаленные уголки озера, находила тихие заводи, окруженные лесом. Выезжала в широкий лес, восторгаясь простором, свежим ветром". Другая легенда ленинградского балета Алла Шелест рассказывала мне о своих встречах с Улановой в доме Качалова и Тиме. В Ленинграде еще была жива традиция открытого дома, салона, в котором собирались ученые, врачи, художники, артисты, все вместе обсуждали спектакли, вышедшую книгу, международные события. Так вот, говоря об Улановой, Шелест вспоминала: "Она всегда сидела в кресле, в углу комнаты, и никогда ни о чем не говорила. Она всегда держалась особняком". Ни в Кировском, ни в Большом театре никто не помнит, чтобы Уланова что-либо произносила на партийных или профсоюзных собраниях. "Она всегда вела очень потаенный образ жизни, была уединенной натурой", — слова оперной дивы Ирины Архиповой, проработавшей с Улановой в театре сорок лет…