Газета Завтра 843 (2 2010)

     Мне было лет одиннадцать-двенадцать. Я увидела по телевизору фрагмент: Уланова, втянув голову в плечи, чуть ссутулясь, вошла в полукруглую ложу Большого зала консерватории. Ведущий программы о чем-то спросил Уланову, и я навсегда запомнила ответ. Уланова надорванным как струна голосом произнесла, что не любит выходить в консерваторию, что здесь ей мешают слушать музыку свет, люди, что хочется уединенных переживаний. Вот эта малопонятная тогда фраза с "уединенными переживаниями" превратила Уланову для меня из существа воздушного в существо загадочное. "Жизнь моей души может принадлежать только мне, — услышала я от Улановой спустя четверть века. — Душа не может быть открытой. Во всяком случае, моя".

     — Галина Сергеевна, вы всегда стремились к одиночеству? — не могла не спросить я.

     — Зависело от того, кто был рядом (долгая пауза)… Раньше, когда в Петербурге еще не было трамваев, по дорогам ходили конки. На лошадей надевали шоры для того, чтобы ничто не отвлекало их. Вот в таких шорах я и проходила почти всю свою жизнь. Чтобы ничто не мешало работать, думать о своей профессии.

     Уланова создала свой идеальный образ не только в балете, но и в жизни. Однако в родниковой чистоте его застыла нерастворенная капля тайны.

Владимир Винников АПОСТРОФ

Владимир Винников

АПОСТРОФ

      Сергей Щербаков. Борисоглебская осень. — М.: Кругъ, 2009, 288 с., 1000 экз.

     У каждого настоящего писателя — не только поэта, но и прозаика, и драматурга даже — есть своя особая мелодия слов, мелодия Слова. Есть она и у Сергея Антоновича Щербакова. Тихая, как сердечная молитва.

     "В храме, конечно, первым встретил Петра. Он ласково: "Ну как, пишете?" Я махнул рукой: "Какое там. Дом надо к зиме подготовить, машину. Сегодня из печек золу выгребал..." И поделился печалью, что один я в лугах остался. Иных уж нет, а те — далече... Осень! Тленом пахнет! Петр бодро возразил: "Ну, весна придет". Я опять не согласился: "Еще зиму надо пережить. В любом случае Борисоглебское лето закончилось, наступила Борисоглебская осень..." Мол, другая эпоха жизни началась..."

     О ком бы ни писал Сергей Щербаков: о родных и близких, о своей "зырянской лайке" по кличке "Малыш", об участниках "иринарховского" крестного хода, о своем друге, борисоглебском поэте Константине Васильеве (тезке и однофамильце знаменитого художника), о деревенских соседях или о насельниках Ростовского Борисоглебского мужского монастыря, — всё это больше похоже не на традиционную художественную прозу, а на исповедь автора перед читателем. А уж принимать или не принимать её — каждый решает сам для себя.

     "Я ведь никогда не пишу того, чего не было", — вскользь говорит о себе писатель. И еще одна самохарактеристика (на фоне уже упомянутого выше друга, поэта Константина Васильева): "Мы с женой славянофилы, почвенники православные, а он — либерал, декадент, западник". Ну, и носятся столичные славянофилы-почвенники с провинциальным либералом-западником, от запоев спасают, к Богу пытаются привести... Жизнь. Наяву и во снах...

     "Приснилось в Старове. Владыка Евстафий подводит меня в храме к архиерею, облаченному в сияющие ризы, и представляет: "Владыка Сергий, вот Сергей Антонович". Тот благословляет и подаёт руку. Я склонился, поцеловал её, и вдруг он крепко прижал руку к моему лбу, склоняет еще ниже и говорит: "Смиряйся. Повторяй: я телеграф". Проснулся, и сердце подсказало: владыка Сергий внушал мне про писательство моё. Мол, повторяй про себя: я телеграф, я телеграф, — и никогда не возгордишься...

     Владыка Сергий очень похож на преподобного Сергия с образа, пред которым я всегда стою в храме. Но почему владыка? Ведь на земле он был игуменом? То-то и оно, что на земле. А на небесах преподобный Сергий владыка из владык...

     Встал я, попил воды, постарался запомнить этот сон и снова лёг. И увидел продолжение. Владыки Сергия уже нет, и я хочу подойти под благословние к владыке Евстафию, а служка не пускает. Рассердился я: мол, кто ты такой по сравнению со мной, православным писателем Сергеем Щербаковым, и тут владыка Евстафий красноречиво глянул на меня. И я прочитал в его взгляде: "Только что сам Сергий внушал тебе, а ты..." Поспешно принялся я повторять: "Ну да, я телеграф... я телеграф..."

     Сами понимаете, никакого отношения слово "телеграф" к нынешней телевизионной знати не имеет, тамошние "телеграфы" и "телеграфини" — люди совсем иного склада, чем автор "Борисоглебской осени". А вот понимание себя как некоего специального передающего устройства "оттуда сюда" и "отсюда туда" у каждого человека искусства, по-моему, обязано присутствовать. Хотя бы в самой минимальной степени. Потому что кому много дано — с того много и спрашивается.

Эрнест Султанов ТРИБУННЫЕ ВОЙНЫ

Эрнест Султанов

ТРИБУННЫЕ ВОЙНЫ