Газета Завтра 856 (15 2010)

     — Слышу, сигнал принят, — снова голос, я не двигаюсь, теперь отчётливо понятно, что у него нет направления, я словно бы разговариваю в наушниках, но их тоже нет. — Цель! Доложите цель! — нотки в голосе вопрошают, но раздражение или злоба отсутствуют. — Доложите цель! — ещё раз.

     Я замер, в голове путаница, да и мне ли был задан этот вопрос?

     — Интервью у памятника, беру интервью у памятника, — сорвалось с языка первое, что пришло в голову.

     Снова тишина: либо мой ответ очень долго доходит до получателя, либо он не знает, что ответить.

     Моргаю, странно, ощущаю щелчок, словно моё восприятие находилось на изломе стекла. В момент этого излома, когда мне удаётся наконец собрать чувства в непрерывный поток, дыхание перехватывает. Я стою на постаменте вместо Гагарина, машинально расставил руки, совершил несколько нелепых движений, в голове лишь мысли о той высоте, на которой я оказался, где-то в глубине сознания вторая мысль — никого нет, ни машин, ни людей.

     Холодно, наверху очень холодно и постоянно дует ветер с севера, насыщенный ледяными осколками, понимаю, что не могу двинуться с места, упасть невозможно.

     — Займи место супрематического шпиона и наблюдай, — снова голос, тот же, — он иногда занимает постамент, пользуясь титановой бронёй, чтобы сберечься от атаки. Здесь идеально для него, чтобы чувствовать поток мировых линий.

     — Что? — вырвалось у меня.

     Ответ не заставил себя долго ждать:

     — Сдвинь влево или вправо — и точки фокуса больше нет, здесь — идеальное место, отразив импульс от плоскости Сириуса, можно взглянуть на выбор пути со стороны, также на тот выбор, что лишь готовится, являясь вероятностью…

     Голос стих, потонув в помехах. От идеально круглого чёрного постамента с серебряным кругом внутри метнулись оранжевые линии. По ним пронеслись красно-золотистые отсветы, по земле поползли вытянутые прямоугольники. Коричневые, они искали себе место, словно вынюхивая что-то. Найдя тайные знаки, предназначенные лишь для них, они зарывались под землю, чтобы через секунды рвануть ввысь, образуя куб, хранящий в себе плоскость. Некоторые изгибались дугой, громко треща…

     Под землю шёл невероятный серебряный луч, он достигал самого планетарного ядра, взаимодействуя с ним, образовывал колебания, расходящиеся от ядра. Они достигали Луны, вызывая множественные интерференции. Другой луч, золотой, начинался у моих ног и уходил ввысь, превращаясь в спираль где-то за пределами Солнечной системы. Луч на секунду расширился, вобрав в себя всю площадь, послышались лёгкие хлопки — в пустой клумбе, потерянной среди зимы, стали раскрываться тюльпаны.

     — Его здесь нет, — раздался хор голосов. Никаких помех на этот раз, все голоса живые. — Он давно улетел, превратившись в мысль, превратившись в планету, превратившись в волну. Отголоски остались, запертые между другими планетами, они блуждают, набирая силу, превращаясь в мысли, могут прорваться, если есть условия…

     Я стою у подножия памятника. Огляделся, клумба, которая была пустой, теперь вся покрыта красными тюльпанами. Живой зелёный цвет холодной ночью. Сколько времени прошло? Что случилось? Взглянул на памятник — Гагарин на месте. Медленно вздохнул, пошёл к метро.

1

Андрей Фефелов СЕРЕБРЯНЫЙ БОГ

Вот-вот весенняя пустынность мира сменится торжеством жизни, бесстыдным буйством листвы. И струящийся ночной город, отдыхающий накануне головокружительного броска в новый день, пока еще призрачный и неуловимый, скоро-скоро заклубится, сгустится, заблестит своими гранями и шпилями; дерзко устремится ввысь, органными потоками многоярусных строений, дополняя безмерную музыку неба своими трубящими трубами и грохочущими барабанами.

     Но пока город спит в купели янтарной ночи. Дремлет неровно и чутко, сбивчиво дыша, как могучий младенец.

     Москва разворачивает, раскручивает свои бесчисленные кольца во тьму русской равнины, но уплотняется, концентрируется в своем центре, подобно галактике, пребывая в таинственном согласии с законами мироздания…

     Цитадели сталинских строений на стыке Ленинского проспекта и Третьего транспортного кольца напоминают колоссальные ворота в центр Москвы. Не то неприступные римские сторожевые башни, не то восточные пагоды, увенчанные пустотой и безвременьем. Уже скоро по этим старым стенам поползут замысловатые побеги плюща, а среди верховных статуй закачаются деревца, нечаянно укоренившиеся в трещинках и в сколах грандиозных лепных фасадов.

     Где-то на западе мерцает, как чудный хрустальный терем, подсвеченное прожекторами главное здание Московского университета. А прямо по курсу странный дом советской, а теперь Российской Академии наук — светящийся небоскреб с чудовищным ржаво-золотым гнездом на крыше, которое при свете дня теряет свою магическую притягательность, напоминает лишь старый, добрый профессорский подстаканник.