Газета Завтра 861 (20 2010)

Современная философия научилась различать мыслящее и разумное, сознание и интеллект. Это различие позволяет избежать примитивных трактовок сознания, а также биологизации антропологического дискурса, когда разговоры о нейронах сознания замещают понимание проблем сознания, а обсуждение проблемы гиппокампа подменяет обсуждение проблемы воображения. Как заметил однажды Выготский, физиология всегда будет пытаться съесть психологию. Я могу лишь добавить, что прожорливая аналитика пытается сегодня проглотить даже саму философию. Примером биологизации философского дискурса является эволюционная психология, а примером натурализации метафизики сознания является теория зеркальных нейронов Ризолатти, а также теория модулей Пинкера. В терминах этой теории нельзя отличить то, что противоречит самому себе, и то, что себе не противоречит, полагая, что противоречит себе человек, а не противоречит себе животное.

     То, что себе противоречит, обладает сознанием, или, что одно и то же, способностью быть слабее себя или сильнее себя. То, что себе не противоречит, обладает разумом. У сознания есть два атрибута: воображение и изображение. У разума — один. Вычисление. Что такое разум? Разум — это вычислительная машина, используя которую можно все сосчитать и измерить. Сознание — это греза, воображение. Можно быть разумным, но немыслящим, и можно быть мыслящим, но неразумным. Человека обычно относили к существам разумным и ошибались, потому что он является мыслящим, но неразумным существом. И эта последняя теза открывает горизонт аутографического исследования в философии человека. То такое аутография? Это изображение человека, построенное так, что оно включает в свою онтологию феномен аутизма не как болезнь, не как исключение из нормы, а как первичный синтез жизни человека.

     Рассмотрим два примера. В одном из них речь пойдет об обезьяне, которая действует почти как человек. Американские ученые, реализуя амбициозный проект по обучению обезьян языку, научили одну обезьяну рассматривать фотографии. Однажды перед ней положили стопку фотографий и попросили изображения людей отложить в одну сторону, а изображения обезьян — в другую сторону. Обезьяна легко справилась с этой задачей, показав наличие у нее интеллекта. Однако свою фотографию она почему-то положила к изображениям людей, а фотографии своих родителей — к обезьянам. Это действие, если оно действительно случилось, носит уже не интеллектуальный характер, а экзистенциальный. Рефлексия, т.е. сравнивание и соединение представлений, случается, как заметил еще Кант, даже у животных. Правда, у них она носит инстинктивный характер. Поскольку животные не удваивают мир, являясь элементом самого этого мира, постольку, я думаю, экзистенциальная версия рефлексии обезьяны, скорее всего, зародилось в воображении экспериментаторов и затем была приписана обезьяне.

     Другой пример относится к человеку, который действует, как обезьяна, играя в шахматы с ЭВМ. Для игры в шахматы нужен ум, который не связан с сознанием, то есть для игры нужен интеллект. В процессе игры не машина приобретает сознание, чтобы состязаться с человеком, а человек его теряет, уподобляя себя машине. Тем самым проблемой становится вопрос о том, что есть человек и чем он отличается от машины? И не является ли он сам живой машиной? Само понятие человека становится сегодня зыбким и неопределенным.

     Вопрос о том, что есть человек, представлен Кантом как самый главный вопрос философии. В "Логике" Канта установлена зависимость трех трансцендентальных вопросов, а именно: Что я могу знать? Что я должен делать? И на что я смею надеяться? — от одного простого, как выстрел, не трансцендентального вопроса: Что есть человек?

     На эту зависимость опираются те, кто сомневается в универсальном характере философии, кто не верит в возможность мыслить мыслимое вне связи с тем, что мыслит человек. Конечно, стремление уподобить философию науке, попытка сделать ее чем-то вроде математики мысли сыграли свою роль в истории философии, породив ряд успешных проектов, таких, как феноменология. Но объективирующее мышление всякий раз натыкается на свой предел, на отсутствие у человека сущности, которая бы показывала себя, независимо от действия, обращенного человеком к самому себе. Преданное натуралистическому забвению бытие — это не то, что раскрывает сущность человека, напротив, это человеком раскрываемая сущность.