Газета Завтра 972 (26 2012)

Окончание. Начало — в № 25

И вот критик Андрей Турков, тоже лауреат премии Путина, всё это обязанный знать, коли взялся за сочинение о Несравненном, да ещё с намерением расхвалить, оказывается, вообще имеет самое превратное представление о нашей военной литературе, больше того, обо всём нашем искусстве о войне в целом.

Свою рецензию критик озаглавил так: "На той войне, которая была..." Это цитата из стихотворения помянутого Юрия Белаша. Я знал Белаша со студенческих лет. Потом мы вместе работали в "Молодой гвардии". Он писал пьесы, которые никто не ставил, окончил аспирантуру, которая была ему совершенно не нужна, занимался редактированием... И вдруг в 1967 году, когда уже подкатывало под пятьдесят, начал писать стихи. Намного перекрыл, так сказать, "рекорд" Ивана Козлова (1779-1849), начавшего писать стихи, когда в сорок лет ослеп ("Вечерний звон" и др.). Писал Белаш о войне, и это было очень талантливо, интересно, но, может быть, порой с перебором.

А.Турков цитирует его строки:

Я был на той войне, которая была, 

А не на той, что сочинили после.

Это, мол, относится и к новой книге Гранина. Он, пишет критик, "употребил тот же глагол — "сочинили". И что же у Гранина в его картине той "несочиненной" войны, "которая была"? Отчасти мы это уже видели. Но прежде всего — "настоящий страх, страх жутчайший настиг меня", говорит его герой. Да что ж тут нового, небывалого? Многие писали о страхе на войне. Чего стоит хотя бы сцена из неоконченного романа Шолохова "Они сражались за родину", где в отчаянный момент боя Лопахин вдруг начинает креститься и лепетать с детства забытые слова молитвы. А знаменитое четверостишье сандружинницы Друниной?

Я только раз видала рукопашный.

Раз наяву. А сколько раз во сне!

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне. 

Странно выглядят писатель и критик, которые спустя семьдесят лет после войны вдруг заговорили о страхе как о чем-то, что кто-то утаивал, а вот они объявили. Но у Белаша, как и у многих других писателей, не только страх, есть у него стихи и о его преодолении:

       Я не помню, было ли мне страшно.

       Только помню — если был когда я

       в этой жизни счастлив без остатка,

       то тогда лишь — после штыковой, 

       когда пальцы так дрожали,

       что не мог свернуть я самокрутку.

       Женя Дягилев мне сунул в рот свою... 

Чем ещё новеньким порадовал писатель критика, что открыл? Пожалуйста: "То была первая бомбёжка, самолёты пикировали один за другим, заходили на цель, а целью был я". Ну, это опять о страхе. Да, бывает такое ощущение под бомбёжкой и под обстрелом. Об этом есть хотя бы у Окуджавы в его повести "Будь здоров, школяр!", очень выразительно написал Семён Гудзенко:

         Мне кажется, что я — магнит,

         Что я притягиваю мины.

         Разрыв. И лейтенант хрипит,

         И значит, смерть проходит мимо. 

Всё? Нет, вот ещё одно художественное открытие: "В огромном синем небе не было ни одного нашего самолёта, с земли не били зенитки, ни одного выстрела". Да, бывали такие скорбные обстоятельства. И многократно описаны. Загляните хотя бы в военные дневники Симонова. Вот что он видел в те дни под Бобруйском: "На наших глазах прошло десятка полтора ТБ-3 без сопровождения истребителей. Машины шли тихо, медленно... И здесь я стал свидетелем картины, которую никогда не забуду. На протяжении десяти минут я видел, как "мессершмитты" один за другим сбили шесть наших ТБ-3... Не проехали ещё и километра, как совсем близко, прямо над нами, "мессершмитт" сбил ещё один — седьмой ТБ-3. Во время этого боя лётчик-капитан, мой попутчик, вскочил в кузове машины и ругался страшными словами, махал руками, и слёзы текли у него по лицу. Я плакал до этого, когда видел, как горели те первые шесть самолётов. А сейчас плакать уже не мог и просто отвернулся, чтобы не видеть, как немец будет кончать этот седьмой самолёт". Там, под Бобруйском, Симонов и завещал развеять свой прах...

 А спрашиваю вас, горбачёвский Герой Гранин, и вас, путинский лауреат Турков, это — сочиненная война? Молчат лауреаты.

 Но их любимый персонаж продолжает: "Я мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим... Я что-то орал, кому-то грозил..." Ну, это уже паника. Паникёров пристреливали на месте. Вот опять Белаш:

         Немцы встали в атаку...

         Он не выдержал — и побежал.

  — Стой, зараза! — сержант закричал,

         угрожающе клацнув затвором,

  и винтовку к плечу приподнял.

        — Стой! Кому говорю!

        Без разбора

        трус, охваченный страхом, скакал,

        и оборванный хлястик шинели,

        словно заячий хвост, трепетал.

        — Ах, дурак! Ах, болван! Неужели? —

        помкомвзвода чуть слышно сказал

        и, привычно поставив прицел,

        взял на мушку мелькавшую цель.

        Хлопнул выстрел — бежавший упал.

        Немцы были уже в ста шагах...