Газета Завтра 987 (44 2012)

Есть что-то легковесное в современном компьютерном наборе текста, будто слово, появившееся в результате виртуозной пробежки пальцев по клавишам, стало каким-то опустошенным, прозрачным, бесформенным. Будто оно утратило волшебный шёпот соприкосновения пера с бумагой, утратило тишину аллей, безмолвие звёздных ночей, дыхание набегающей морской волны, при которых создавались лучшие русские слова о жизни и смерти, о вечном и временном, о радости и печали. Будто нынешнее слово лишилось Божьего благословения, перестало быть Альфой и Омегой, потеряло корневую основу, роднящую земной язык с языком ангелов.

И теперь мы поворачиваем бытийное колесо вспять, в поисках "жёсткого материала" возвращаемся в суровый каменный век, дабы обрести век золотой. Берём молот и зубило и выкалываем свои письмена на скале. Каждая буква требует немалых усилий, отточенности движений, слово рождается ударом, становится весомым, мысль уплотняется — и так появляется "Наскальная книга".

В этой поэтической книге А.А.Проханова, как в калейдоскопе, сошлись пятнадцать томов прозы, словно неведомый библиотекарь расставил их в сакральном порядке на книжной полке автора. "Наскальная книга" родилась в результате тектонических движений истории, вселенских взрывов, могущих "горы переставлять": 

В горе взорвали ядерный заряд —

Гора, подпрыгнув, пала на колени.

Мне чудилось, что камни говорят,

Вокруг рыдают Божии творенья.

И сбылось пророчество о том, что "камни возопиют", и понял камнетёс, пришло "время собирать камни", говорить с ними, слушать их, слагать свою "резную летопись" из обломков великой скалы, выкладывать из них дома и очаги, мостить ими новые дороги. Подобно Микеланджело, увидевшему в бесформенной гранитной глыбе Давида, автор "Наскальной книги" отсекает от жизни всё лишнее — клевету и небылицы, чтобы явить истину:

Я, до костей истёртыми руками,

Страшась, чтоб не накрыл меня поток,

Свои стихи выкалывал на камне.

Мне ангел подносил воды глоток.

Библиотекам суждено сожженье.

Пергамент, шёлк — им надлежит истлеть.

Картины жизни, прожитой в сраженьях,

Я должен был навек запечатлеть.

И ответили камни, вздохнули, пробудились, поведали всё, что было и будет, ожили, из камней земных превратились в "камни небесные", понесли благую весть, ведь "Божий Дух, где хочет, там и дышит". Оттого камни, горючие и горячие, способны воскрешать: "Накрытые горячими камнями, В могилах испарялись мертвецы". Граница между живым и неживым смещается, дух проникает в мёртвое дерево и холодный металл:

У автомата ложе из берёзы,

Коричневый берёзовый приклад.

Вдруг из приклада выступили слёзы,

И стал зелёной веткой автомат.

Жизнь и смерть встали всегда рядом, пошли рука об руку: "Нам из Союза привезли гробы С медовым запахом распиленного леса", но человек оказался нетленен, его "душа из бересты, А разум из сверхплотного титана". Ангелы-хранители даровали ему в духовной брани спасительные доспехи и донесли до его слуха сокровенные "Слова любви к младенцам и цветам". 

И когда одновременно вопиют камни и поют ангелы, рождаются великие эпосы, вскармливающие цивилизацию и сплачивающие Империю, будь то "Эпос о Гильгамеше" или "Одиссея", "Старшая Эдда" или "Слово о полку Игореве". Потому "Наскальная книга" Александра Проханова — это грандиозная эпическая фреска, где живет дух Каповой пещеры, проступает витальный звериный стиль сарматских золотых украшений; через эту фреску к нам приходит шум древнего моря, когда-то бушевавшего там, где ныне раскинулись уральские степи.

Камнетёс не делает из своей наскальной фрески автопортрета, он говорит от всех и за всех, становится легендарным Вещим Бояном, таинственным Гомером, фантазийным Оссианом, "певцом во стане русских воинов", "соловьем Генштаба", последним летописцем и знаменосцем Империи. В его песнях "Как воплощенье сказок и утопий, Вставали голубые города". И то ли плачем, то ли гимном, то ли молитвой разносится по русской земле:

Родина моя, трава измятая.

Боль — из сердца пуля не изъятая.

Автомат для боя снаряжу,

Вместо пули сердце заряжу.

Но летит навстречу сердцу та пуля окаянная, что из эпохи в эпоху, из века в век, настигает отца под Сталинградом, а сына в Кабуле: 

Та пуля, что в Ермолова летела, 

Под Учмартаном ранила меня.

Но наступает время, и камень в руках камнетёса становится хрупок, каменные таблички превращаются в тонкую бумагу, отчего "Империя сворачивается в свиток". Её краеугольный камень подтачивают те, кто "жнёт, где не сеял", её райские сады вырубают и выкорчевывают те, кто никогда их не возделывал:

Когда я молод был, я насадил мой лес,

Чтоб стариком дремать под синим дубом.

Пришёл, когда угас огонь моих небес.

В лесу звенели пилы лесорубов.

Если раньше в русском лесу каждое дерево было древом познания, то теперь пришла пора насаждать осины:

Когда кругом врагов чужая речь,

Когда в Кремле витийствует Иуда,

Я вновь точу мой затупленный меч

И уповаю на святое Чудо.