Читаем Газета Завтра 987 (44 2012) полностью

Эта вера в русское чудо вновь и вновь дает силы "зажечь над пропастью маяк", и под его сияние продолжать "писать славянской вязью: "Да светится в веках моя Империя!"". И каждый камень в её основании будет драгоценным.

г. Оренбург

Александр ПРОХАНОВ

    ОН

Он медленно спускался в летний сад

И погружался в кресло под сиренью.

На нем лежала солнца полоса.

Лицо покрыто лёгкой светлой тенью.

Он был тяжёл, в нём иссякали силы.

В нём стыла кровь, не согреваясь летом.

Его родня накидку приносила

И накрывала ноги тёплым пледом.

И он сидел, дремотный и недвижный,

Лишь иногда приподнимая веки.

Чтобы увидеть, как желтеют пижмы,

Сияют флоксы, синие, как реки.

В его дремотной памяти усталой

Текла видений странных вереница.

Гладь океана призрачно блистала.

Мерцали артиллерии зарницы.

То шелестели джунгли Кампучии,

И пехотинцы в бой бросались снова.

То мчались тепловозы, и лучи их

Метались в зеркалах купе ночного.

Он видел руки женщины любимой,

Его любовью дивной одарившей.

И над Кабулом тучу злого дыма.

На мостовой лежит убитый рикша.

Порой являлось мамино лицо,

Её любимая фарфоровая ваза.

И как ребенком вышел на крыльцо,

Трава сверкала россыпью алмазов.

Так жизнь, что на своей заре далёкой

Ему любовь и счастье предвещала,

Теперь, перед его последним сроком,

Ему свои виденья возвращала.

Поодаль шумно детвора резвилась.

В саду висел гамак, дыряв и клетчат.

К нему на руку бабочка садилась,

И жёлтый лист слетал ему на плечи.

Так он сидел в дни осени багряной.

Так он сидел среди дождей тяжёлых,

Когда с берёз холодные бураны

Смели наряд последних листьев жёлтых.

Пошли снега, и он сидел в метели.

Был, как сугроб, насыпанный в морозе.

Вдруг снегири к сугробу прилетели,

Как будто принесли живые розы.

Его усыпали на праздник огоньками.

Два уголька и красная морковка.

Он — снеговик. Вокруг, звеня коньками,

Кружился рой, танцующий и ловкий.

Весной, когда лазурь затрепетала,

Когда от солнца засверкали дали,

Он стал, как вешний лёд прозрачный, талый.

И в нём бесшумно радуги играли.

Он весь растаял и истёк ручьями.

В них серебром расплескивался ветер.

Вдруг на земле, под тёплыми лучами,

Открылись взору дивные соцветья.

И в каждом его голос раздавался.

Прильни к цветку — и ты его услышишь.

В том синем — океана вал плескался.

В том жёлтом — пагод золотые крыши.

В том алом — бой горячий и смертельный,

В котором пал его любимый друг.

Его несли в гробу с крестом нательным

В страну, где нет ни горестей, ни мук.

А в том цветке, в том дивном семицветье,

Его любимых женщин красота.

И целовал цветы весенний ветер,

И плавилась лазури высота.

Из той лазури в сад спустилась птица.

Она была невиданной расцветки.

Её увидел мальчик светлолицый.

Искал в саду на опустелой ветке.


Перейти на страницу:

Все книги серии Завтра (газета)

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное