Где апельсины зреют

— Что? Погибаемъ? Господи! Прости насъ и помилуй, завопила Глафира Семеновна, увидавъ мужа приподнялась съ дивана и рухнулась на полъ.

Вопили и другія дамы, страдавшія морской болѣзнью, пробовали приподняться съ дивановъ, но тутъ-же падали. Кто былъ въ силахъ, бѣжали изъ каюты на верхъ, задѣвая за палки, зонтики, баулы. Сдѣлалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумѣвала и не знала, что ей дѣлать. Николай Ивановичъ поднималъ жену. Рядомъ съ ней какая-то дама въ черномъ платьѣ нервно билась въ истерикѣ, плакала и смѣялась.

LXXI

О переполохѣ въ каютѣ доложили капитану, стоявшему у руля. Сбѣжавъ въ каюту въ своемъ резиновомъ пальто весь мокрый, онъ насилу могъ успокоить пассажировъ. Съ Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные крути. Капитанъ что-то долго говорилъ имъ по итальянски, грозилъ жальцемъ, указывалъ на небо, но они, разумѣется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время рѣчи капитана кричала ему по-русски:

— Извергъ, злодѣи, душегубъ! Вѣшать надо такихъ капитановъ, которые тащутъ пассажировъ на вѣрную смерть!

Капитанъ тоже, разумѣется, не понялъ ее, указалъ еще разъ на небо и торжественно удалился изъ каюты.

Контролеръ съ пароходной прислугой приводили въ чувство впавшую въ истерику даму въ черномъ платьѣ. Онъ давалъ ей нюхать нашатырный спиртъ, поилъ ее сельтерской водой съ коньякомъ. Около дамы въ черномъ платьѣ, оказавшейся нѣмкой, суетился и англичанинъ въ шотландскомъ клѣтчатомъ пиджакѣ и на ломанномъ ужасномъ нѣмецкомъ языкѣ доказывалъ ей, что она должна не разстегивать свой корсажъ, а напротивъ, застегнуться и даже перетянуть ремнемъ свой желудокъ, ежели хочетъ не страдать морской болѣзнью. Онъ даже началъ демонстрировать, какъ это сдѣлать, отстегнулъ отъ бинокля ремень, сильно перетянулъ имъ себя поверхъ жилета, но вдругъ остановился, выпучивъ глаза, приложилъ ко рту носовой платокъ и, шатаясь, поплелся къ лѣстницѣ, дабы выбраться изъ каюты. Съ нимъ сдѣлалась морская болѣзнь.

Николай Ивановичъ былъ около жены. Морская болѣзнь не брала его. Онъ все еще крѣпился и умоляющимъ голосомъ упрашивалъ стонущую жену:

— Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Вѣдь ужъ скоро пріѣдемъ въ Неаполь. Землякъ! Скоро мы будемъ въ Неаполѣ? — обратился онъ къ контролеру.

— Судя по времени, должны придти черезъ три четверти часа въ Неаполь, но вѣтеръ дуетъ прямо на насъ. Часъ времени во всякомъ случаѣ пройдетъ.

— Еще часъ, еще часъ мученій! продолжала стонать Глафира Семеновна. — Ахъ, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!

— Сударыня, да попробуйте вы какъ-нибудь выйти на палубу. Я увѣренъ, что свѣжій вѣтеръ и брызги воды освѣжатъ васъ, подскочилъ къ ней контролеръ, оставляя даму въ черномъ платьѣ. — Дайте вашу руку, обопритесь на меня и я проведу васъ.

— Не подходи, не подходи душегубъ! взвизгнула лежавшая на диванѣ Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.

А вѣтеръ, между тѣмъ, все крѣпчалъ и крѣпчалъ. Качка усиливалась.

Черезъ полчаса въ каюту спустился Конуринъ. Голова его была повязана носовымъ платкомъ.

— Берегъ! Берегъ! радостно восклицалъ онъ. — Видѣнъ Неаполь!

Но его такъ шатнуло, что онъ повалился на полъ и всталъ на колѣни передъ сидящимъ, разставя ноги, сѣдымъ англичаниномъ, сосущимъ лимонъ.

— Господи Боже мой! Эдакая качка, а онъ чудитъ, пожалъ плечами Николай Ивановичъ, взглянувъ на голову Конурина. — Что это ты платокъ-то надѣлъ?

— Шляпу сдунуло вѣтромъ. Выглянулъ за бортъ, а она — фютъ! Теперь акула какая-нибудь въ моей шляпѣ щеголяетъ. Успокойтесь, матушка, голубушка… Придите въ себя… Сейчасъ берегъ, сейчасъ мы остановимся, обратился Конуринъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.

Англичанинъ въ шотландскомъ пиджакѣ вернулся въ каюту блѣдный, съ помертвѣлыми синими губами, съ посоловѣлыми слезящимися глазами. Онъ сѣлъ и сталъ щупать пульсъ у себя на рукѣ, потомъ разстегнулъ жилетъ и сорочку, засунулъ себѣ подъ мышку градусникъ для измѣренія температуры тѣла, черезъ нѣсколько времени вынулъ этотъ градусникъ и, посмотрѣвъ на него, сталъ записывать что-то въ записную книжку.

Прошло полчаса и пароходъ началъ убавлять пары. Колеса хлопали по водѣ медленнѣе и наконецъ совсѣмъ остановились, хотя качка и не уменьшалась. Среди завыванія вѣтра и шума волнъ вверху на палубѣ слышна была команда капитана и крики пароходной прислуги, бѣгавшей по палубѣ. Вскорѣ раздался лязгъ желѣзныхъ цѣпей, что-то стукнуло и потрясло пароходъ. Кинули якорь. Пароходъ остановился въ гавани, но его продолжало качать.

Конуринъ, бѣгавшій на верхъ, снова сбѣжалъ въ каюту и сообщилъ:

— Пріѣхали… Остановились… Сейчасъ на лодки спускать насъ будутъ.

— Ну, слава Богу! простонала Глафира Семеновна и, собравъ всѣ свои силы, поднялась съ дивана и стала приводить свой костюмъ въ порядокъ.