Где апельсины зреют

Вагонъ, между тѣмъ, спустился внизъ съ пассажирами и долженъ былъ принять новыхъ пассажировъ, чтобъ поднять ихъ наверхъ. Изъ него выходилъ тщедушный человѣкъ въ шляпѣ котелкомъ, блѣдный, державшій около губъ носовой платокъ и покачивающійся на ногахъ. У него, очевидно, закружилась голова при спускѣ съ высоты и съ нимъ происходило нѣчто въ родѣ морской болѣзни. Присутствующіе посторонились. Конуринъ участливо взглянулъ на него и воскликнулъ.

— Господи Боже мой! За свои-то деньги и столько мученій!

Кондукторъ трубилъ въ рогъ и приглашалъ садиться въ вагонъ. Перехватовъ, Конуринъ и Николай Ивановичъ влѣзли первые. Съ. ними влѣзъ и англичанинъ въ шотландскомь костюмѣ. Больше пассажировъ не оказалось. Кондукторъ протрубилъ второй разъ въ рожокъ, затѣмъ въ третій, и вагонъ началъ подниматься. Русскіе крестились. Англичанинъ тотчасъ-же положилъ себѣ въ ротъ какую-то лепешку, которую вынулъ изъ крошечной бомбоньерки, затѣмъ посмотрѣлъ на висѣвшій черезъ плечо круглый барометръ, на часы и, записавъ что-то въ записную книжку, началъ смотрѣть по сторонамъ въ бинокль. Поднимались на страшную крутизну. Видъ на Неаполь и на море постепенно скрывался въ туманѣ, заволакивался облаками. Николай Ивановичъ сидѣлъ прищурившись.

— Ничего не чувствуете? спрашивалъ его тихо Перехватовъ.

— Что-то чувствую, но и самъ не знаю что…

Конуринъ былъ ни живъ, ни мертвъ.

— Не запихать-ли мнѣ векселя-то въ сапогъ, за голенищу? Да и деньги тоже… — спрашивалъ онъ, ни къ кому особенно не обращаясь.

Отвѣта не послѣдовало… Англичанинъ досталъ маленькій флакончикъ, поднесъ его ко рту, сдѣлалъ хлебокъ, опять посмотрѣлъ на барометръ и опять записалъ что-то въ записную книжку.

— Прощай, жена… Прощай, супруга любезная… Поминай раба божьяго Ивана въ случаѣ чего… — бормоталъ Конуринъ. — Ахъ, голубушка, голубушка!.. Ты теперь сидишь, умница, у себя въ гнѣздышкѣ и чаекъ попиваешь, а я-то, дуракъ, гдѣ! По поднебесью болтаюсь. И не диво бы отъ долговъ на такую вышь лолѣзъ, а то изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ. Тьфу ты!

Вдругъ Николай Ивановичъ вскрикнулъ и отшатнулся отъ англичанина.

— Погибаемъ? — заоралъ Конуринъ, хватаясь за перекладину вагона. — Господи! Что-же это такое!

Оказалось, что англичанинъ вынулъ изъ кармана ящичекъ и выпустилъ оттуда на скамейку большую лягушку, которая и прыгнула по направленію къ Николаю Ивановичу, но тотчасъ остановилась и стала пыжиться.

— Мусью! Такъ невозможно. Съ лягушками нешто шутить можно?.. Съ животной тварью въ вагоны не допущаютъ! закричалъ на англичанина пришедшій въ себя Николай Ивановичъ.

— Выбрось ее вонъ! Выбрось изъ вагона! поддержалъ его Конуринъ, тоже уже нѣсколько оправившійся. — Это еще что за музыка! Съ лягушками вздумалъ ѣздить.

— Господа, оставьте… Это должно быть естествоиспытатель. Онъ съ научною цѣлью… Онъ опыты дѣлаетъ, останавливалъ товарищей Перехватовъ.

— Испытатель! А хоть-бы распроиспытатель! Плевать мнѣ на него!

И Николай Ивановичъ сбросилъ лягушку со скамейки вагона палкой. Лягушка вылетѣла изъ вагона на желѣзнодорожное полотно. Англичанинъ возмутился и заговорилъ что-то по англійски, сверкая глазами и размахивая руками передъ Николаемъ Ивановичемъ.

— Ну, ну, ну! Будешь кричать, такъ и самого вышвырнемъ такъ-же, какъ лягушку! Молчи ужъ лучше. Насъ трое, а ты одинъ.

Началась перебранка. Англичанинъ ругался по англійски, Конуринъ и Николай Ивановичъ высыпали на него словарь русскихъ ругательныхъ словъ.

— А вотъ протоколъ составить, когда пріѣдемъ на верхъ, что, молъ, такая и такая рыжая англійская дубина ѣздитъ съ мелкопитающейся насѣкомой тварью и дѣлаетъ нарушеніе общественнаго безпокойствія, проговорилъ наконецъ Конуринъ.

— Господа! Довольно, довольно. Оставьте… Видите, мы уже пріѣхали, останавливалъ своихъ компаньоновъ Перехватовъ.

— Чего довольно! Счастливъ его Богъ, что Глаша впередъ уѣхала, а будь это при ней, такъ я ему-бы ужъ прописалъ ижицу, всѣ бока обломалъ-бы, потому Глаша змѣи и лягушекъ видѣть не можетъ и съ ней навѣрное случились-бы нервы, истерика… не унимался Николай Ивановичъ.

Вагонъ остановился у станціи.

— Ну, слава Богу, пронесли святители! проговорилъ Конуринъ, крестясь. — Каково только потомъ обратно будетъ спускаться.

Николай Ивановичъ искалъ глазами на станціи Глафиру Семеновну, но ея не было.

— Ma фамъ? У ма фамъ? испуганно обращался онъ къ желѣзнодорожной прислугѣ. — Глаша! Глафира Семеновна! Гдѣ ты? Что-же это, въ самомъ дѣлѣ!.. Неужто она на самую верхушку Везувія одна удрала? Ахъ, глупая баба! Ахъ, мерзкая! Это ее англичане, которые съ нами въ шарабанѣ ѣхали, увели! Ну, погодите-жъ вы, длиннозубые англійскіе черти!

Его окружили проводники въ форменныхъ фуражкахъ съ номерами на груди и проводники въ шляпахъ и безъ номеровъ и предлагали свои услуги. Всѣ они были съ альпійскими палками въ рукахъ. Проводники не въ форменныхъ фуражкахъ имѣли по двѣ и по три альпійскія палки и, кромѣ того, имѣли при себѣ грязные пледы, перекинутые черезъ плечо, и связки толстыхъ веревокъ у пояса.

— А ну васъ къ чорту! Прочь! У меня жена пропала! кричалъ на нихъ Николай Ивановичъ.